Потрясение

В котельной в подвале своего многоквартирного дома мальчик знал все укромные уголки: за грудами сваленных на хранение вещей имелся миллион темных закутков. Там было тепло, как в инкубаторе, который стоял у них в классе биологии. Поэтому он туда и пришел – из-за тепла и кучи сваленных вещей подвал напоминал гигантское гнездо. И звуки котельной сливались в какофонию, а это было одним из его любимых слов. Ревела печь, урчала штука, к которой печь подсоединялась, стонали и скрипели трубы. Казалось, там, внизу, среди этих многочисленных звуков, они могли спрятаться: ведь над ними простирались этажи, люди готовили и стирали, мужья кричали на жен, матери – на детей, а женщины вроде Веры день и ночь пели песни.

Он умел выкармливать цыплят и выпавших из гнезда птенцов с помощью пипетки. Умел кормить брошенных котят и щенят, однажды даже выкормил детеныша ласки – пережевывал для него пищу и вкладывал в рот. Так делали орлицы. Этот способ кормления назывался регургитацией, и это было еще одно его любимое слово; оно нравилось ему не смыслом, а звучанием.

Но главное, он умел читать лучше всех в школе, пожалуй даже лучше учителей, то есть мог узнать все необходимое об идее матери. Чем больше он об этом думал – когда укрывал малышку своей курткой, завернув ее в старое одеяло, и аккуратно укладывал на дно старого деревянного ящика – тем больше убеждался, что у него есть предназначение. Впервые в его глупой маленькой жизни у него появилась цель.

Он смотрел на девочку, что лежала в ящике и курлыкала, как голубь. Потом его сердце сжалось: а как он будет качать ящик? Он огляделся и увидел у стены старый велосипед. Если он принесет пилу, можно будет отпилить раму. Он побежал наверх, взял воду и соленые крекеры; на обратном пути в подвал прожевал их. Дал девочке пососать тряпицу, смоченную водой, сделал кашку из воды и пережеванных крекеров и зачерпнул немного кончиком пальца, а потом дал ей пососать. Ему еще многому предстояло научиться.

Впервые в жизни ему было ради чего жить; даже в школе стало не так тошно. Он взялся строить крепость в темном углу подвала, куда не пробивался ни свет, ни звук, где ящику ничего бы не грозило. Он мог наведываться туда в любой момент – по утрам перед школой, после обеда, когда возвращался домой, и по вечерам, после ужина и перед тем, как лечь спать.

На второй день он начал кормить малышку из бутылочки. Терпеливо ждал, пока молоко нагреется на печке.

На третий день он перестал ходить в школу. Притворялся, что идет, а сам садился на автобус, выходил на следующей остановке и кружным путем возвращался домой.

На четвертый день кто-то в доме услышал ночью плач.

На пятый день отец узнал, что он не ходит в школу и влепил ему такую затрещину, что очки улетели в соседнюю комнату, но Микаэль ничего не сказал.

На шестой день малышка улыбнулась Микаэлю, и его мир перевернулся на воображаемой оси.

На седьмой день отец незаметно проследил за ним до подвала. Попытался забрать малышку. Все, что осталось от Веры.

В тот день потерянному мальчику пришлось сделать выбор.

Микаэль посмотрел в глаза Лилли.

– И он его сделал.

Лилли слушала рассказ Микаэля целый час, и все это время, казалось, не дышала. Мальчик рассказывал о прошлом, которое давно ушло. О «я», которое попросту ускользнуло, как случается с сиротами, что после пережитой травмы обращаются к насилию или словно каменеют изнутри, или с теми, кто пускается во все тяжкие, когда становится ясно, что никто их никогда не приютит и нигде у них не будет дома. Она представила своего собственного брата, утонувшего в невообразимой жестокости – был ли он жив? Или уже умер? Горло сжалось при мысли о нем; виски отяжелели. Представила море потерянных детей. Большинство несовершеннолетних, с кем ей приходилось работать, навсегда затерялись в системе или того хуже.

– Теперь вы понимаете? – взгляд Микаэля вернулся в комнату с бетонными стенами, а голос снова ожесточился. – Он хотел ее забрать. – Осознание свершившегося сделало отрывистой его речь. – Когда он наклонился, я его ударил. По голове. У меня был велосипедный насос; им я и ударил. Сильно, четыре раза, чтобы он не смог повернуться и напасть на меня. Думаю, так сильно даже он меня никогда не бил. На второй раз я услышал треск. Хлынула кровь. Его глаза были открыты, но он был уже неживой.

– Потом я пошел и взял ее ящик, ее маленький ящичек на колесиках, и поставил его у двери, где мог бы быстро ее схватить. С собой у меня была старая пластиковая зажигалка; я начал поджигать все, что могло гореть. Потом схватил малышку и побежал, крепко прижав ее к себе. Взбежал по лестнице, выбежал из подвала, вылетел на улицу и бросился прочь, в темноту. Она не плакала. А я все бежал.

– На железнодорожной станции я запрыгнул в уходящий поезд. Мы ехали всю ночь и очутились в другом городе. Там меня и нашли. Оказалось, дом сгорел, и все люди в нем погибли.

Он снова взглянул на Лилли, и в его глазах она увидела, что рассказанная им история и то, что было ему известно, восстановили в нем хотя бы временное желание цепляться за жизнь.