В душе ее отца зиял разлом, куда он, должно быть, проваливался во время своих припадков. Лайсве верила, что это место существует на самом деле, как те места, где жили сны, горе, боль и экстаз. Она верила, что эти места обладали вибрирующей пульсацией, которую чувствовали лишь некоторые люди, хотя животные, деревья, вода, грязь, небо и космос тоже были вплетены в эту ткань. Она верила и в то, что сказала ей водная мать:
Но что это за пространство за гранью бытия? А живой момент между временем и водой – реальное ли это место? Где или
Завтра она отнесет пуповину тому, кому она нужна. Сегодня же она легла под сикомором, стоявшим напротив рощицы из семи кленов. Зарылась в покров из листьев лириодендрона тюльпанового, линдеры смоляной.
Она думала о животных и о том, как после геологических катастроф или внезапных изменений окружающей среды у животных одного вида за короткое время развиваются многочисленные вариации. Будь то метеор, упавший на Землю, резкое истончение озонового слоя, вызвавшее таяние ледников, Великий разлив и социальный коллапс наций – любое из этих событий могло привести к расщеплению вида, и внутривидовая эволюция пошла бы разными путями. Любое расщепление вида, которое можно объяснить анагенезом, можно также объяснить кладогенезом.
Мезогиппусом,
Меригиппусом,
Плиогиппусом,
Лошадью,
Но могло быть и так:
Гиракотерий
Мезогиппус
Меригиппус
Плиогиппус
Когда Пангея расщепилась на Лавруссию на севере и Гондвану на юге, из которых образовались континенты, вместе с землями расщепились и виды.
У белых и бурых медведей и вымершего евразийского бурого медведя общий предок. Образование ледников усложнило миграцию на юг, изолировав эти виды. Когда ледники растаяли и климат начал меняться быстро и радикально, гибридизация бурых и полярных медведей не заставила себя ждать.
Лайсве представила Гавайский архипелаг. Ее воображение нарисовало откалывающиеся друг от друга острова, на каждом из которых формируется своя экология. Она представила безухого гавайского тюленя-монаха, находящегося под угрозой исчезновения. Гавайскую пепельную летучую мышь, находящуюся под угрозой исчезновения. Рыжую вечерницу… эта уже исчезла.
Могут ли истории, освободившись от стазиса и равновесия, поддаться вспышкам радикальных изменений? Могут ли истории вымереть как вид? А история? Можем ли мы обрести иное качество внутри истории? Могут ли дети ответвиться от своих предков, как тело, разобранное на куски и собранное уже в другом месте и в другом времени?
Лайсве представила, как ее маленький брат откалывается от парома, подобно кусочку головоломки, и прикрепляется к другой структуре, семье или виду.
Женщина, с которой ей предстояло встретиться, пока не знала, что Лайсве несла ей предмет, способный вернуть нечто давно потерянное другому мальчику.
Она водила пальцем по пуповине на груди, пока не уснула.
Пуповина
Утро. Запах речной воды, земли, древесной коры, тигровых лилий; тихое кряхтение. Она проснулась, а значит, пора идти к фонтану, как велела черепаха: «Иди к фонтану, где вода льется из пастей трех черепах». Лайсве открыла глаза и увидела перед собой оранжевый и желтый: нос учуял запах оранжевого и желтого, глаза увидели цвет, а уши услышали странный хруст – или тихое кряхтение? – сопровождающее цвета. Она толкнулась и села, упершись ладонями в землю.
Земля зашевелилась.