Сначала услышала, потом увидела: фонтан, точно такой, каким она его представляла. На круговой мраморной скамье сидела женщина в костюме, подобрав под себя ноги, как голубь. Но внимание Лайсве привлекла не она, а фонтан, ибо он был великолепен. Тела трех нереид – морских нимф – поддерживали чаши, расположенные над их головами и внизу. На самом верху красовалась корона; из нее изливались грациозные потоки воды и перетекали из чаши в чашу. Фигуры стояли на постаменте, украшенном ракушками. А у самого основания струи воды вырывались из пастей… да, Бертран не соврал, когда сказал: «Иди к фонтану, где вода льется из пастей трех черепах».
Табличка гласила: «Фонтан света и воды», но Лайсве видела в этой скульптуре только одно – свою мать. Даже не мать, а символ, переосмысленный архетип. Ум и сердце ее успокоились. Она нашла то самое место. Теперь она в этом не сомневалась.
Женщина сидела и ела сэндвич. Она выглядела какой-то помятой – не одежда, а ее лицо. Ее что-то тревожило; не настолько, чтобы на лбу залегли глубокие морщины, но и легким беспокойством это тоже назвать было нельзя.
Лайсве подошла к ней. С шеи женщины свисал ремешок, а на нем висел бейджик с ее крошечным портретом. На нем она тоже выглядела помятой.
– Тебе что-то нужно? – спросила женщина, и в ее голосе слышалась тревога.
– Нет, но у меня есть для вас кое-что важное. На обмен, – сказала Лайсве.
– О, – рассеянно отвечала женщина, открыла сумку и стала рыться в ней как будто в поисках еды. – Послушай, я…
Лайсве не отступала.
– У вас что-то есть для меня? – Она чувствовала: то, что ей нужно, совсем рядом. – Вы же Лилли? – Лайсве указала на бейджик.
Женщина продолжала рыться в сумке. Наконец она тяжело вздохнула – мол, нет, не нашла; отчасти театральный вздох, отчасти искренний вздох облегчения.
Лайсве села рядом с Лилли. Та немного отодвинулась, видимо, испугавшись, что девочка села так близко.
– Посмотрите в мешке, – сказала Лайсве.
Лилли уставилась на Лайсве, и та прочла на ее лице то, что женщина пыталась скрыть:
Лайсве взяла яблоко и выпустила из рук лиловую веревку.
– Это поможет тебе помочь ему, – сказала она.
Не успела Лилли сказать ни слова, как рядом с ними резко притормозил летевший на огромной скорости черный фургон. Открылась боковая дверь, и вышли двое мужчин в темной одежде и очках, бронежилетах и шлемах без каких-либо опознавательных знаков. Они были вооружены. Лилли ахнула и отпрянула, прижимая лиловую веревку к груди, будто та действительно представляла какую-то ценность.
– Как тебя зовут? – выкрикнула она.
Ее грудь сжалась; дыхание застряло в горле. Она видела яблоко в руке девочки, слышала ее голос, а потом двое мужчин схватили ее маленькое тельце и одним движением затащили его наверх, в пасть фургона. Прежде чем за ней захлопнулась дверь, девочка прокричала:
– Лиза! Меня зовут Лиза! Все хорошо, все хорошо, я знаю, что будет дальше.
Фургон взревел, тронулся и растворился в море машин.
«О Господи, о Господи», – каждая клеточка ее тела повторяла эти слова. Ее затрясло.
Внутри фургона с черными окнами Лайсве представляет, что ее тело – компас. Она должна знать, что есть что.
Фургон едет быстро.
Черный мешок на ее голове пахнет землей.
Черный фургон много раз останавливается, снова трогается с места и поворачивает; потом перестает.
Открытая прямая дорога.
Внутри фургона темно, как внутри кита или на глубине.
Внутри мешка темно.
Внутри темноты – страх. Внутри страха – воспоминание, самое тяжелое, то, что она носила в себе по кусочкам, разложив по разным комнатам сердца. Воспоминание о Подполье. О том, как память может за миг вернуть тебя назад.
В этом воспоминании она сидит в тепле в отцовском пикапе. Посреди рабочего дня, перекусив сэндвичем с арахисовым маслом и попив воды, Лайсве забралась на водительское сиденье пикапа осмотреться. Маленький братик был рядом – лежал, укутанный одеялом, на полу за кабиной и пил из бутылочки, пуская пузыри; его веки слипались.