Потсдамская конференция. Как решалась послевоенная судьба Германии и других стран Европы

Глава 41 Потсдам: впечатления от конференции и эпилог

Главы правительств трех держав, некогда соратников в общей борьбе, собрались в Потсдаме уже не в той дружественной обстановке, какая складывалась во время их встреч в Тегеране и Ялте. Тогда их лидеров объединяли взаимные военные обязательства. В Потсдаме все было иначе. До него они могли отложить рассмотрение проблем, которые привели бы к разобщенности между ними. В Потсдаме они этого сделать уже не могли.

Совместный порыв преобразовать в лучшую сторону взаимоотношения между народами явно ослаб. Национальная дипломатия вернулась к старым стереотипам мышления и поведения, которые всего лишь недавно казались отжившими и неадекватными. Начали проявляться конфликты желаний и мнений. На Западе страх перед поверженной Германией уступил место страху перед господством советского коммунизма в Европе. В Советском Союзе недолгое доверие в подлинно добрую волю Запада сменилось уверенностью в том, что Запад намерен лишить Советский Союз заслуженных плодов победы. Как и прежде, на каждого, кто не одобрял целей Советской страны, смотрели как на врага.

Все это препятствовало открытым и близким контактам между тремя руководителями и их советниками. В некотором отношении существующие расхождения могли быть преодолены. Но полностью избавиться от них было невозможно. На заседаниях каждый проводил свою линию, участники переговоров, видимо, изучали друг друга, а не учились друг у друга. И все же итог, финал пьесы определяли не народные желания и намерения. Он зависел отчасти от способностей и характера трех личностей, от их образа мыслей, от их поступков и взаимоотношений.

Сталин, как и во время двух предыдущих встреч, имел свое мнение о месте проведения конференции. Он не рисковал выходить за границы пространства, контролируемого советскими вооруженными силами, поэтому два других участника, так как они были более искренними в своем желании сохранить единство военного времени, всегда приходили к нему.

Хотя советский правитель перенес легкий сердечный приступ до поездки в Потсдам и приехал на день позже, на заседаниях все по-прежнему отмечали в нем твердую волю и здравый ум, и он не выглядел больным. Он никогда не спешил и подробно разбирал каждый обсуждаемый вопрос, стремясь получить максимум информации и затем использовать ее в своих целях. Его политические заявления были выдержаны в формах западной политической и философской мысли, а не в формулировках марксистской идеологии. Его высказывания редко затрагивали тему нового устройства будущего международного сообщества. Лишенный чувства юмора и замкнутый, он был способным, хотя и недальновидным, деятелем, который обладал традиционным русским стремлением к расширению своих земель за счет других стран.

За столом конференции Сталин обычно говорил тихим голосом, обращаясь к русскому переводчику Павлову, сидевшему рядом, в то время как Трумэн и Черчилль были вынуждены говорить громко, чтобы их могли услышать все их американские и британские коллеги.

Трумэн, возможно, для того, чтобы скрыть свою неуверенность, временами говорил резко и напористо. Если он мало знал о каком-либо вопросе, с каким неожиданно сталкивался, то прибегал к историческим параллелям. Его раздражало, что, отвечая на замечания Сталина и Черчилля, он не мог до конца выразить свою мысль. Для него участие в конференции было поручением, которое необходимо было выполнить, но никак не миссией, которую он был призван свершить. Некоторые работники его штаба сталкивались, как им казалось, с нежеланием выслушать их. Он не всегда помнил о том, о чем ему говорили ранее. Он не переносил привычку Сталина и Молотова вновь и вновь обсуждать какую-либо тему с целью сломить сопротивление оппонента, а длинные речи Черчилля выводили его из терпения.

Он представлял собой тип человека, принимающего быстрые решения, который, услышав соответствующие факты, сразу же и бесповоротно формировал свое мнение. Некоторые наблюдатели считали, что решения были импульсивными. В своей первой беседе с Черчиллем и Сталиным он так говорил о предстоявших им задачах: «Я сказал Сталину и Черчиллю, что на следующий день мы должны обсудить некоторые темы, по которым можем прийти к какому-то выводу. Черчилль ответил, что их подготовят нам секретари, вполне хватит трех-четырех. Я сказал, что не собираюсь просто обсуждать. Я хочу решать. Черчилль спросил, не собираюсь ли я предложить рабочие вопросы на каждый день. Он был абсолютно прав. Я оказался там, чтобы чего-то добиться, и, если мы не можем сделать этого, мне лучше вернуться домой».

Десять дней спустя (28 июля) Трумэн писал своей матери и сестре Мэри: «Ну что же, еще одна неделя прошла, а я все еще нахожусь в этой богом забытой стране, ожидая возвращения нового британского премьер-министра. Я надеялся, что мы теперь покончим со всем, но еще остаются незаконченные дела, и нам предстоит снова встретиться и завершить их».