Черчилль с недовольством воспринял высказанные Трумэном предварительные соображения о принятии Италии в ООН. Он напомнил об итальянском «предательском ударе в спину» и предупредил о необходимости рассматривать такие важные вопросы без всякой спешки.
Сталин не сказал ничего по этому поводу. Но спустя какое-то время он заявил, что он не против предложений президента и почему бы министрам иностранных дел трех держав не рассмотреть все аспекты проблемы более внимательно.
Обычная сговорчивость Черчилля — или страх перед коммунизмом — снова выходила на первый план. Он заявил о своем желании, чтобы Совет министров иностранных дел начал готовить мирный договор с Италией. Однако он не мог полностью согласиться с предложенным временным соглашением, так как оно не учитывало имевшиеся права союзных держав контролировать будущее итальянского флота, решить вопросы с будущим статусом итальянских колоний и репараций и другие ему подобные. Но если эти вопросы не решить, то не удастся договориться и об условиях мирных договоров. Однако Черчилль добавил, что он был более расположен заключить договор с Италией, чем с Болгарией, которая «пряталась на Балканах и раболепствовала перед Германией, получая от нее помощь. Она совершила много жестокостей в Греции и Югославии. Она помешала вступлению Турции в войну, когда ее помощь была крайне необходима».
Этот многоплановый дискурс не нравился ни Трумэну, ни Сталину. Президент вспоминал свои впечатления, когда он слушал премьер-министра. «Черчилль всегда считал необходимым в делах подобного рода, особенно когда речь заходила о Средиземноморье, выступать с длинными заявлениями, как это, а затем соглашаться с тем, что уже было сделано… Он явно готовил свои выступления, когда шла конкретная подготовка мирных договоров. Он поступал так же, когда мы говорили о Франции и Испании. В некоторых случаях, когда Черчилль долго рассуждал о чем-либо, Сталин, по обыкновению, облокачивался на локоть, разглаживал свои усы и говорил: „Почему бы вам не согласиться? Американцы согласны, и мы согласны. Вы в итоге согласитесь, почему бы вам не сделать этого прямо сейчас?“ Тогда пререкания обычно прекращались. Черчилль, в конце концов, соглашался, но прежде он произносил целую речь об этом».
Черчилль всегда помнил о британских имперских путях на Восток. Доктрины Трумэна для Греции и Турции тогда не существовало. Да и Сталин не забывал о странах, пограничных с Россией, которые попали в сферу советского контроля. Вопрос, что эти три страны делают в Потсдаме, морализировал он, не должен волновать других участников; в отношении к ним не стоит руководствоваться желанием отомстить. Эти страны не должны никогда в будущем попасть в зависимость от Германии. Итак, русские намеревались забыть обо всех несправедливостях, которые допускались по отношению к ним не только со стороны Италии, но и других стран-сателлитов. Пришло время, рассуждал Сталин, быть более снисходительным к этим странам, хотя и не в той мере, как в отношениях с Италией. Но почему бы тогда не возобновить дипломатические отношения с ними? Что же касается возражения, что у них не было свободно избранных правительств, таковых, по его мнению, не было ни в Италии, ни во Франции, ни в Бельгии, с которыми США и Великобритания поддерживали отношения. Трумэн дал неопределенный ответ, что он полагает возможным достижение соглашения не только с Италией, но и со всеми странами-сателлитами. Он желал добиться прочного мира во всех странах, и как можно быстрее.
Была достигнута договоренность, что министры иностранных дел будут обсуждать не только американское предложение касательно Италии, но и ситуацию с другими странами-сателлитами, насколько это было в их силах. Возникли трудности, когда они попытались это сделать. Причины этого прояснятся, если мы кратко расскажем о предшествующих недавних событиях в странах-сателлитах.