Поцелуй льда и снега

Продавец бросается прочь и ждет на безопасном расстоянии, пока Давина не заберет у него то, что я попросил. Жеребец с любопытством навостряет уши и без сопротивления позволяет себя взнуздать. Давина ободряюще прищелкивает поводьями, чтобы он начал идти, и конь пробегает вокруг нас несколько кругов, чтобы я мог видеть и оценить его движения. Он огромен, больше, чем большинство боевых лошадей, которых я когда-либо видел, но ему не хватает мускулов, присущих этому типу лошадей. Несмотря на размеры, он худой, хотя и мощный.

– Никто не может ездить на нем верхом, – вмешивается продавец. – Любой, кто подходил к нему с седлом, должен был дорого за это заплатить. Вы могли бы в лучшем случае использовать его для разведения…

Он прерывается, когда жеребец спокойно останавливается перед Давиной и, наконец, опускается на колени, будто кланяясь. У меня открывается рот. Никогда не видел ничего подобного! Я знал, что Давина попытается оседлать его, но он слишком велик, чтобы она могла забраться ему на спину без стремян. Будто поняв это, жеребец садится перед ней, чтобы она без проблем могла залезть на него. Он вскакивает на ноги, и Давине приходится цепляться за его гриву. При этом капюшон сползает с ее головы.

– Святые боги, – выдыхает продавец рядом со мной. Я могу только согласно кивнуть. Что бы я ни сказал сейчас, ничто не воздаст должное этому зрелищу. Волосы Давины, почти такие же белые, как шерсть жеребца, сверкают на солнце, когда она рысью пускает коня по загону. За всю свою жизнь я не видел ничего более красивого и захватывающего одновременно. Я глаз не свожу, но не с великолепного жеребца, а с девушки на его спине, которая плавно приспосабливается к движениям животного, сияя ярче солнца.

– Я подарю вам всех лошадей, которые только у меня есть, если получу за это вашу служанку, – шепчет мне продавец. – Похоже, малышка понимает в лошадях больше, чем все мои конюхи вместе взятые.

Я скриплю зубами, нетерпеливо ожидая, когда Давина перебросит ноги на одну сторону и соскользнет со спины жеребца. В несколько больших шагов преодолеваю расстояние между нами, обхватываю ее лицо обеими руками и целую – твердо и требовательно, на этот раз я не могу сдержаться.

Больше всего на свете мне хотелось бы отвести ее куда-нибудь, где нас никто не увидит, и прижать ее к себе так крепко, чтобы я мог почувствовать каждый дюйм ее тела сквозь одежду. Но даже сейчас, желая ее так сильно, как никогда никого раньше в своей жизни, я помню о приличиях, которые с малых лет внушала мне мама.

После мгновенного изумления Давина отвечает на поцелуй с таким энтузиазмом, что почти лишает меня рассудка. Я забываю, где мы находимся, зачем мы здесь и почему это не очень хорошая идея притянуть ее еще ближе. Когда я провожу пальцами по кончикам ее ушей, меня вознаграждает тихий стон, который почти заставляет меня забыть обо всех хороших намерениях и правилах поведения.

Я резко отрываюсь от нее, хотя это причиняет мне почти физическую боль. Она смотрит на меня озадаченно, и я быстро качаю головой, чтобы дать ей понять, что она не сделала ничего плохого. Собравшись с духом, я снова поворачиваюсь к торговцу, у которого глаза чуть не вылезли из орбит.

– Должен вас разочаровать, – говорю я, переплетая пальцы с Давиной. – Она не моя служанка и не выставлена на продажу. Впрочем, я бы с удовольствием взял жеребца. Отведите его к конюшням. Там уже ждет моя кобыла. Мы заберем его, когда позже вернемся.

– К-конечно, минхер, – бормочет он, продолжая смотреть на Давину. – Пожалуйста, позвольте мне подарить вам жеребца, госпожа.

Будто зная, что мы говорим о нем, конь подходит к нам, тыкается в плечо Давине и наконец обнюхивает меня. Я протягиваю к нему руку и хлопаю по шее, что он терпит с гораздо большей неохотой, чем если бы это сделала Давина.

Я не могу его винить, но рад, что он вообще позволил мне прикоснуться к нему. Я имел дело с лошадьми, которым в прошлом приходилось терпеть ужасные вещи и которые больше не подпускали к себе определенных личностей – мужчин или людей определенного роста или с особой походкой. Многие из них были убиты, потому что больше не годились для войны, и белого жеребца, вероятно, постигла бы та же участь, если бы торговец не смог продать его в ближайшее время.

Давина улыбается продавцу.

– Спасибо, добрый человек. Обещаю, с нами у него все будет хорошо.

– В этом я уверен, – бормочет торговец.

Я закатываю глаза. Вероятно, он перебирает варианты, как бы самому стать лошадью, чтобы Давина взяла и его. Я осторожно снова натягиваю ее капюшон, касаясь прядей под ним.

– Нам нужно идти, – говорю я. – Но уверен, мы скоро вернемся. Не стесняйтесь отправить нам сообщение в Бразанию, если у вас появятся особые животные.

– С величайшим удовольствием, минхер, – он кланяется мне и Давине.

Я жду, пока она попрощается с жеребцом и пообещает, что скоро вернется, и что до тех пор он должен быть послушным, а затем вместе с ней покидаю загон, как идиот, ухмыляясь до ушей.