Поцелуй на прощание (СИ)

Слишком живы были воспоминания о том, что пришлось пережить в начале сороковых. А ведь то были детские игрушки по сравнению с тем, что уготовила ядерная война. Беларусь помнила, что рассказывали о Кику Хонде, на котором Альфред испробовал свою новую игрушку – японец не мог оправиться от ударов многие годы, мучаясь от странной болезни, поразившей его изнутри. А ведь то были лишь две, не самые большие бомбы. Что будет теперь…

— Эй, мелкая, ты чего?

Жилистая, сильная рука схватила ее за плечо и оттащила от лишающегося сознания Казахстана. Тот, едва получив свободу, мучительно закашлялся и в панике шмыгнул в туалет, откуда только что вышел Пруссия с газетой наперевес. Той же самой газетой Гилберт несильно отхлестал потерявшую контроль над собой Наташу, чтобы привести в чувство.

— Сбрендила окончательно, — резюмировал он, когда девушка более-менее осмысленно уставилась на него. – Что такое опять?

— Скоро… скоро война, — стараясь говорить как можно решительнее, ответила Наташа. – Мы все можем погибнуть, если Ваня и Альфред не договорятся. Они применят ядерное оружие…

— Ого. – Пруссия почесал затылок и закусил губу. – Кто это тебе сказал такое?

— Это что, важно?

— Нет, конечно. Надо же было поддержать разговор, — хохотнул Пруссия. Беларусь ощутила, как ее начинает затапливать новая волна злости.

— Тебя что, не волнует, что мы все погибнем? – тихо спросила она, щурясь. Гилберт перестал улыбаться, лицо его сделалось серьезным. И грустным.

— Конечно, волнует. Но на кой хрен устраивать истерики по этому поводу? Слушай…

Из кухни слышалось напевание Украины, взявшейся за приготовление чего-то вкусного, за дверью кавказской комнаты раздавались веселые голоса – ее обитатели вновь сели обсуждать что-то за партией в нарды, в западной комнате тихо плакал Латвия, заливая очередное свое горе водкой. Все в доме шло своим чередом, и на миг Наташе показалось, что разговор со старшей сестрой – не более чем сон, галлюцинация измученного сознания.

Можно сколько угодно ходить по краю пропасти, пока выбор, делать шаг в темноту или нет, остается твоим.

— Пойдем отсюда, — тихо сказал Гилберт. Наташа кивнула. Почему было бы и не пойти?

Место, в которое они пришли, отличалось от ресторана на Горького, как небо от земли. Это была самая обыкновенная прокуренная пивная, располагавшаяся в крохотном подвале. Маленький зал был заставлен дешевыми столами, но в четыре часа дня Гилберт и Наташа оказались единственными посетителями. Пруссия взял две кружки пива и долго ругался с разливавшей женщиной, чертя на стеклянной поверхности невидимую линию и требуя полного долива. Наташе исход спора был глубоко безразличен, но Гилберт вышел из него победителем и с гордым видом поставил перед своей спутницей кружку с пенистой жидкостью.

— Наливают дерьмо, — нарочито громко заявил он, — и даже полностью налить не хотят.

— Да пошел ты! – тут же отозвалась женщина на разливе. – Работу бы нашел, а не с бабами средь бела дня таскался!

— Завидно, что ли? – ухмыляясь, отозвался Пруссия. – Руки отрасти откуда надо, а потом орать начинай!

— Ах ты, хам! Я сейчас милицию вызову!

— Да хоть обвызывайся! – рявкнул Гилберт и, милейшим образом улыбаясь, повернулся к Наташе. – Verzeih mir, младшенькая, здесь по-другому никак.

— Плевать, — девушка махнула рукой и подняла кружку. Пруссия сделал то же самое.

— Ну, за конец этого гребанного мира?

— Ага, — мрачно отозвалась Беларусь и, сделав маленький глоток, уставилась на пыльную, покрытую разводами столешницу. Ее одолевала отстраненная апатия смертника.

Она не видела, скорее ощущала, что Гилберт смотрит на нее сочувственно.

— Знаешь, мелкая, — заговорил он будто с усилием, — я всю свою жизнь воюю. Без войны мне жизни нет. Поэтому, наверное, я и спокоен. Если все начнут драться – влезу в самую гущу. Что еще делать?

— Мне просто кажется… — Наташа склонила голову еще ниже. – Мне кажется, что тут может не дойти даже до драки.

— А если и так, — флегматично заметил Байльшмидт, доставая сигарету, — к чему переживать? Знаешь, я столько раз видел смерть, что она перестала меня пугать.

— ГДР…

— Я Пруссия, — с ожесточением обрубил Гилберт. – Не называй меня этим поганым именем.

— Ладно, ладно, извини. Я просто подумала, — Наташа жестом попросила у своего спутника сигарету и глубоко затянулась. Дым осел в горле привкусом вчерашней ночи, — что бы я хотела сделать перед смертью. Что-нибудь такое…

— И что, придумала? – с интересом осведомился Пруссия.

— Нет. Я всегда… да, ладно, черт с ним.

Сжав губы, Беларусь замолчала. Байльшмидт сделал неопределенное движение, будто хотел ободряюще сжать ее запястье, но передумал, и руку убрал в карман.

— А я хочу брата увидеть, — сказал он необычно серьезно. Наташа посмотрела на него и ощутила, как на лице ее появляется легкая улыбка. Пруссия, пробормотав что-то вполголоса по-немецки, затушил окурок о край столешницы. Мелкие искры рассыпались в стороны, как вспыхнувшие в голове девушки давние воспоминания.