Поцелуй на прощание (СИ)

Россия посмотрел на рану на руке, затем на затравленного, доведенного до последней грани Ториса, и хрипло вздохнул. Коридор будто заледенел под его потемневшим взглядом.

— Ну хорошо, — медленно, жутко медленно Ваня замахнулся. – Не хочешь по-хорошему…

Роняя уже бесполезный осколок, Литва беспомощно вжался в умывальник. Бежать ему было некуда. «Да он же одним ударом его убьет», — мелькнуло в голове у Наташи, прежде чем какая-то неведомая, не подчиняющаяся ни доводам разума, ни голосу эмоций сила толкнула ее вперед.

— Не трогай!

Она не знала, почему сделала это – встала между ними, загораживая собой Литву. Только спустя секунду к ней пришло осознание, что этот отчаянно храбрый перед неотвратимостью взгляд зеленых глаз не мог врать. Возможно, она ошиблась когда-то давно, когда увидела их поцелуй, спрятавшись за вешалкой в прихожей? Наташа не думала об этом – не было времени. Взгляд ее, полный холодной решимости, скрестился с безумным взором России.

— Наташа… — прошептал Торис за ее спиной, падая на колени. Судя по всему, с него с головой хватило потрясений за прошедший день. Ваня молчал, буравил взглядом бунтующую сестру, и поднятой руки не опускал.

«Ну пожалуйста, брат», — у Беларуси не было сил, чтобы говорить это вслух; одна надежда была на то, что Ваня все прочитает в ее глазах. – «Вернись же в себя… ты не убьешь нас, ты же не убийца… всегда ты говорил, что будешь защищать слабых, всегда говорил, что никому не позволишь обидеть меня… одумайся, пожалуйста, не делай этого…»

От ужаса хотелось зажмуриться, но что-то подсказывало Наташе, что разрывать сейчас зрительный контакт – это смерть. Если и удерживало что-то сейчас Ваню от того, чтобы нанести удар, то это была невидимая нить, протянувшаяся между ним и Беларусью, обрывать которую было бы самоубийством.

— Ваня, — шепнула девушка из последних сил, и звук собственного имени словно выбил брата из колеи. Черты лица его медленно разгладились и приобрели человеческое выражение, лиловая радужка глаз вернула себе обычный сиреневый оттенок вместо темно-пурпурного, и карающая рука опустилась, безжизненной плетью повисла вдоль тела. Наташа позволила себе моргнуть. Все кончилось.

— Перевяжи ему руку, — сухо бросил Ваня и вышел из ванной.

Еще несколько секунд стояла звенящая тишина, а потом ее нарушил требовательный голос проявившей, как всегда, чуткость Украины:

— Так, а ну разойдитесь все! Чего вы еще тут не видели? Разойдитесь же, я кому сказала!

Неохотно народ растекался из коридора. Остался только Латвия, вопросительно и опасливо взглянул на Наташу, но торопливым и нервным жестом девушка отправила его обратно в комнату. Затем, когда они остались одни, она наконец-то решилась посмотреть на Литву.

Он силился подняться, цепляясь за ванную, но тело явно не подчинялось ему. Наташа протянула Торису руку, избегая смотреть ему в глаза.

— Пошли уже отсюда. Оля вымоет пол.

С ее помощью Литва подняться смог и, перешагнув через растекшуюся на кафеле кровавую лужу, пошел следом за ней на кухню.

Они сели за стол, и Наташа вытащила из стенного шкафа йод, вату и моток бинта, бегло осмотрела рану на руке Ториса, не заметив, как исказилось лицо парня, когда она вывернула ему запястье.

— Ну ты идиот, — с чувством сказала девушка, зубами открывая пузырек с йодом. – Не дергайся.

Литва поморщился и сдавленно охнул, когда Наташа начала осторожно обрабатывать рану. Но на боль не жаловался, только заметил тихо:

— Ты сломаешь мне руку.

— А? – тут только девушка заметила, что слишком сильно, до хруста в костях, сжала его поврежденную ладонь. – О… извини.

Последнее слово она произнесла, проклиная весь мир и себя в частности. Она понадеялась, что это скомканное извинение обозначит сразу все, что происходило между ними последние лет сорок, и Торис не потребует от нее еще одного, что было бы совершенно справедливо. Впрочем, ему это и не нужно было – парень и без того казался совершенно счастливым.

— А я ждал, — так же тихо проговорил он, пока Наташа бинтовала рану. – Ждал, что ты вернешься.

— Кто тебе сказал, что я вернулась?

Девушка попыталась сделать свой взгляд холодным, но лед неотвратимо таял от усталой, но радостной улыбки на лице Литвы.

— А об этом надо говорить?

— Нет, — сдалась Наташа. – Не надо.

Все это было слишком просто – не распутывать узел, разбираясь в его хитросплетениях, а разрубить одним решительным ударом и обо всем забыть. Все было так же просто, как и до войны. Так, как и должно было быть.

— Сделать чай? – спросила Беларусь, убрав аптечку обратно в шкаф. Литва покачал головой и поднялся со стула.

— Нет, спасибо… я очень хочу спать, честно.

— Тогда спокойной ночи, — Наташа внимательно посмотрела в окно, где сгущались мартовские сумерки. Но в начищенном до зеркального блеска стекле она видела, как протягивает Литва искалеченную руку и касается ее плеча, волос, будто желая увериться, что Наташа – живая, а не мираж, который рассыплется пылью под его пальцами.