Поцелуй небо (ЛП)

— Я думаю, что знаю своё тело лучше, чем ты.

Он с вызовом поднимает брови.

— Спорно, а во-вторых, ты упряма и склонна к соперничеству. Два качества, которые делают тебя ужасным судьей, — он снимает крышку с лосьона и выдавливает его на ладонь.

— Я могу сделать это сама, — говорю я, тут же сожалея о своих словах. Я бы предпочла, чтобы он меня баловал.

— Но самое замечательное в создании этих синяков то, что я могу ухаживать за ними, — он (к счастью) игнорирует мое заявление и втирает лосьон в один из небольших синяков на моем плече, осторожно и нежно, что является полной противоположностью его поведению в постели.

Девушка может привыкнуть к такому.

Он массирует место укуса, и только один раз боль усиливается. Я пытаюсь сдержать гримасу, но, должно быть, безуспешно, потому что он целует это место. Потом он говорит со мной по-французски о повседневных вещах. О Calloway Couture. О Cobalt Inc. О том, что мы будем делать, когда завтра вернемся в Филадельфию.

Забота другого человека никогда не чувствовалась так хорошо.

Когда Коннор заканчивает осматривать мои синяки, он сосредотачивается на месте между моих ног. Он касается меня внизу, и я сжимаю зубы, отказываясь показывать, как сильно у меня всё тянет — и не в стиле «пожалуйста, трахни меня».

— Это нужно снять, — он медленно стягивает мои трусики, скользя ими вниз по моим ногам.

Я держусь за его плечи, когда выхожу из них. Он помогает мне просунуть руки обратно под халат и завязывает его на талии. Шелк нежно ласкает мою кожу, в отличие от хлопка моего нижнего белья.

Коннор смотрит на мой бриллиантовый ошейник и тянется к пряжке.

Я делаю шаг назад, собственнически касаясь кожи на своем горле.

Всё его лицо озаряется, и он сдерживает смех, потирая губы, чтобы заглушить звук.

— Значит, теперь он тебе нравится?

— Это бриллианты, — говорю я, будто он сумасшедший. — И это был подарок. Ты не можешь забрать это обратно.

— Я не собираюсь его забирать, — уверяет он меня. — Я буду хранить его в безопасности, — он приближается, и на этот раз я не отстраняюсь. Он расстегивает пряжку, обнажая мою шею от теплой кожи.

— Почему я не могу оставить его у себя? — тихо спрашиваю я, глядя на его губы. Я наблюдаю за тем, как они двигаются, когда он говорит.

— Потому что ты будешь носить его, только когда я буду играть с тобой, — говорит он. — А сегодня я забочусь о тебе, — он собирает мои волосы в ладонь и втирает лосьон в то место, где пряжка впилась в мою кожу. Его пальцы так умело танцуют по нежным участкам моей кожи.  Я собираю всю свою силу воли, чтобы перестать стонать и подчиняться, как пускающий слюни щенок.

Он закрывает лосьон, кладет ошейник в карман и, не сказав больше ни слова, выходит из ванной. Я хмурюсь, поначалу сбитая с толку. Но затем он возвращается с другим черным футляром, такого же размера, как и вчерашний. Ещё одно колье?

Мои глаза расширяются от волнения.

На этот раз он не заставляет меня умолять. Он просто открывает коробку.

— Это для таких дней, как сегодня.

Он вытаскивает его из коробки, а затем заходит мне за спину, накидывает его мне на шею и застегивает. Он и раньше дарил мне украшения: бриллиантовое ожерелье в форме капли, когда мы только начали встречаться. Но этот значит для меня больше. Не только потому, что на моей груди лежит бриллиантовый кулон, а потому, что он простой и изысканный, на легкой, как перышко, цепочке, который я могла бы носить практически с любым нарядом. Я могу сказать, что он продумал и это.

Мне кажется, я сейчас заплачу. А я никогда не плачу.

Я полагаю, это нормально — проливать слезы из-за драгоценностей. Это же не делает меня больше похожей на ледяную королеву или материалистичного сноба, верно? О, да кого это, блять, волнует?

Мои слезы очевидны.

— Спасибо, — говорю я.

Он целует меня в губы и обнимает за плечи.

— Всегда пожалуйста.

* * *

Мы с Коннором провели всё утро, переключаясь между каналом Discovery и Историческим каналом, пытаясь избежать реалити-шоу в пользу образовательных сегментов. (Да, я понимаю, что это немного лицемерно, но то, что я участвую в реалити-шоу, не значит, что мне нравится его смотреть.) Мы уединились в спальне, и когда мои сестры спросили обо мне, он сказал им, что я плохо себя чувствую. Они купились на это в достаточной мере, чтобы оставить нас в покое.

Его телефон звонит как раз в тот момент, когда начинается программа о Чёрной смерти[18].

— Ты не можешь уйти сейчас, — говорю я ему. — Ты пропустишь все фотографии моровой язвы и гангрены.

Он отрывает взгляд от своего экрана.

— Как заманчиво, — он улыбается, давая мне понять, что он говорит серьезно.

Я вспоминаю литературу о бубонной чуме, извлекая из неё все знания, которые я накопила во время учёбы в колледже, участвуя в викторинах и своих собственных неторопливых изучениях данной темы.

— У людей самых отчаянных, готовых шутить с жизнью и смертью, есть нечто такое, над чем они не позволяют себе смеяться, — я цитирую Маску Красной Смерти, подшучивая над ним и отвлекая его одним предложением.