Потусторонним вход воспрещён

Медина лежала в темноте, не в силах пошевелиться, и ощущала, как тихо колышется рядом с ней вязкая ледяная бездна. И представляла: вот она обволакивает кожу склизким коконом, пробирается внутрь, затекает в глаза, растворяет волосы и ногти, наполняет органы густой болотной жижей. Стирает память и имя, мысли и суть.

С наступлением бледного ноябрьского утра вода нехотя отступала. Но лишь на время. До следующей темноты. Так отступает зверь, заранее зная, что его добыче некуда деться.

Избавления не наступило и позже: ни в наглухо запертой палате клиники, ни в лекарственном полусне, лишающем воли.

Она хорошо помнила — декабрь выдался отвратительный: сырой, сыплющий то мокрым снегом, то колким подмороженным дождем. Медина лежала на кровати, подтянув колени под полупрозрачным подолом ночнушки к груди. И ждала, слушая щедрую россыпь дождя, барабанившего о карниз снаружи зарешеченного окна. Ждала неизвестно чего.

И неизвестность откликнулась.

В дверь постучали, чего здесь сроду не случалось, и, не дожидаясь ответа, тут же вошли. Волна стылого воздуха от распахнутой двери всколыхнула полумертвую тишину палаты. Медина обернулась. Затравленно, нервно.

…Ему было под сорок, может меньше, — Медина плохо умела определять возраст на глаз. Особенно людей гораздо старше ее.

В джинсах и однотонном свитере той самой вязки, которая любого визуально увеличит в обхвате. Невысокий, широкоплечий, но легкий, подвижный, с танцующей походкой. Не было в нем той кряжистой основательности, которая всем прочим нагоняла лет и внешне, и даже в повадках. А еще был он тоже рыжий — такой, что стены палаты, казалось, зажглись при одном появлении незнакомца, и по блеклому потолку побежали крупные солнечные зайчики.

Медина затаила дыхание. Невольно коснулась волос, от долгого отсутствия воды засалившихся до соломенной твердости. И вмиг почувствовала себя уродкой.

— Привет, — сказал мужчина, подцепил мыском стоявший у двери стул, подтащил к себе и сел, поправляя небрежно накинутый на плечи больничный халат. Обратил к Медине внимательное, но лишенное пристальной изучающей требовательности лицо с тонкими, рыжими же усиками. — Великорецкий Витольд Петрович. Рад познакомиться.

На шее его висели провода наушников. Из ракушек-динамиков звучала неопознаваемая бодрая музыка. Великорецкий слегка притоптывал ей в такт.

— Вы пришли меня лечить? — спросила Медина, уже заранее зная, что ошибается. Мужчина не походил на врача — скорее на увлеченного экскурсовода.

«Здесь у нас замечательный представитель современной абстрактной живописи! Полюбуйтесь! А тут…»

Живая энергия пульсировала в нем. Ей было тесно, и та прорывалась наружу мимолетными жестами: случайно взлохмаченными волосами, ерзаньем на стуле, звонким щелканьем пальцев.

От Витольда Петровича не веяло опасностью: даже свежие капли дождя на плечах и влажные волосы, вопреки обыкновению, не вселяли беспокойства.

Тихий внутренний голос шептал: «Мы с тобой одной крови — ты и я…»

Очень хотелось произнести это вслух, но Медина сдержалась.

— Нет, — задумчиво покачивая ногой, проговорил он. — Хотя лозоходы и медиумы ближе остальных подходят к черте безумия, и если вовремя не поддержать их… Но нет. Не ваш случай.

Он сказал «ваш», точно имел в виду не только Медину, а кого-то еще. Крохотная надежда шевельнулась в груди. Что именно сулила эта надежда, Медина пока не понимала.

— Я только что был у твоего брата. Лишнего слова, конечно, из него не вытянешь. — Великорецкий усмехнулся. Очень заразительно. Медина почувствовала, как уголки губ невольно ползут вверх. И тут же вспомнила об Арчи. Как он? — Я не очень силен в инструктаже, уж прости. Предпочитаю индивидуальный подход. Он надежнее. Гляжу, ты уже обо всем сообразила. В общих чертах.

Он посмотрел на Медину лучистыми зелеными глазами, снова по-доброму усмехнулся в усы. Встал и протянул руку:

— Пойдем.

— Куда?

Она так удивилась, что не посмела шелохнуться. Сжалась на кровати, натянув на себя угол хлопчатобумажной серой простыни, служившей ей вместо одеяла. Даже скрипучая сетка под матрасом на этот раз смолчала.

— Туда, где все такие, как ты.

— Сумасшедшие? — спросила она.

— Особенные.

Наверное, она продолжала смотреть на него неверящим взглядом, потому что Витольд Петрович брезгливо сбросил с плеч застиранный до безжизненной серости казенный халат и изящно повел в воздухе пальцами. Хлипкая оконная форточка дернулась и повисла на одной петле, застряв между откидным и распашными положениями. А затем мягко вернулась на место, ручка крутанулась и зафиксировала створку вплотную к раме.

Стало тише. Звуки дождя откатились вдаль, сделавшись неотличимыми от шипения ненастроенного телевизора.

Медина следила за мужчиной, затаив дыхание. А гость тем временем внимательно разглядывал ее.

Это не было похоже на розыгрыш. Кому нужна дикая, затравленная девчонка, перепутавшая реальность со снами? Кому доставит радость ее испуг, ее непонимание?

— В Институте гипотетической истории тебя всегда будут рады видеть, — произнес Витольд Петрович, когда молчание затянулось. — Но выбор за тобой. Если хочешь остаться…