Потусторонним вход воспрещён

А теперь Василиски не было. Воспоминаний о ней в маминой голове не осталось. Или не в голове, а… в Душе?

Перед глазами возникла картина с веретеном Лиды и красной нитью, тянущейся из маминой груди. Из сердца… В голове наперебой зазвучали вопросы, которые девушка задавала о Василиске.

Я бросилась в прихожую, сунула ноги в кроссовки и принялась торопливо завязывать шнурки. Мама вышла следом — уже малость остывшая, нервная краска почти ушла с лица. И смотрела она спокойно, немного с затаенной жалостью. Так бывает после брошенной сгоряча обидной фразы.

— Ну не злись, — наконец примирительно произнесла она, протянула руку и потрепала меня по волосам. — Я знаю: последние дни мы мало времени проводим вместе. Но дай закончить распаковку вещей, и все наладится.

— Не наладится, — глотая подступающие слезы, пробурчала я, не поднимая головы. Шнурки, как назло, путались и не хотели затягиваться.

— Ты на работу? — Мама сделала вид, будто не услышала комментария.

— Да, — соврала я и все-таки шмыгнула носом. А потом еще раз и еще.

— Что-то ты совсем расклеилась, детка…

Она присела на корточки, обняла меня за плечи и притянула к себе. В таком шатком положении мы и застыли.

Я затаила дыхание. Сердце учащенно колотилось в груди, и от этого становилось больно.

— Ты мой самый любимый ребенок, — горячо шепнула мама мне на ухо. — Все будет хорошо.

Самый. Любимый. Ребенок.

Самый…

— Потому что единственный?

Я запоздало поняла, что последнее спросила вслух.

— И даже если бы не единственный, знай: любовь при разделении не становится меньше. Такой вот странный закон вне физики. — Мама усмехнулась, широко провела ладонью по лицу, смахивая слезинки. И первая отстранилась. — Иди.

Я кое-как зашнуровала обувь и выпрямилась. Теперь горечь внутри превратилась в концентрированный яд.

И я даже знала, куда пойти и с кем им поделиться…

Часть 4. Василий

— Держи.

Я протянул Оксане ключ от ящичка для личных вещей. Мы удачно пересеклись возле служебного входа, и я был рад, что есть возможность в любой момент сослаться на другие дела и сбежать.

Девушка улыбнулась одним уголком рта. Хмыкнула:

— То есть вот так, да? По статье, за прогул?

— Сам виноват.

Я был спокоен. Что-то переменилось и непоправимо сдвинулось внутри за эти дни. На чаши весов положили другие гирьки. Пришло… нет, не безразличие. Скорее, ощущение незначительности всех прежних забот. И перемены одинаково вдохновляли и пугали, но было даже здорово зависнуть вот так, без опоры, без поддержки, зная: ты можешь лететь на все четыре стороны. Если рискнешь.

Правда, я втайне надеялся, что Гусев не станет серчать и все-таки возьмет меня в музей. Или, правильнее, не в музей, а в НИИ ГИИС?..

Оксана протянула ладонь, я разжал пальцы, и крошечный плоский ключ упал ей в руку.

— Можем оформить «без содержания» задним числом, и придешь, когда уладишь свои особо важные дела. — Последние слова она нарочно подчеркнула. С намеком «потом я все равно жду от тебя объяснений, дружочек, не надейся». Но сегодня явно был один из тех непредсказуемых и редких дней, когда Оксаной овладевало благостное настроение, и шутки звучали правда как шутки — без попытки ехидно поддеть за живое или уязвить. — Если мир спасаешь, то так и скажи.

— Это вряд ли. Про возвращение. Не хочу давать обещаний, которые, скорее всего, не выполню.

— То есть признаешь, да, что не всегда отвечал за слова? — внимательно сощурилась она.

— Если ситуация становится от этого проще, то…

Кстати, об обещаниях… Вчера во время телефонного разговора я подробно рассказал Гусеву про сон о кладбище, балерину Кшесинскую и числовой код. Как и предполагалось, Глеб Борисович не удивился и пообещал навести справки и перезвонить, поэтому с самого утра я с тревогой ожидал вестей.

Передвижная красная рамка настенного календаря, которые Надя так любила вешать по всей квартире, неумолимо напоминала о сегодняшней дате — первое апреля. День запланированного Духами удара — непонятно чем и непонятно куда именно.

— Зря, — с нарочитой беспечностью бросила Оксана. — Я бы за тебя поручилась.

— Пытаешься загладить вину? — ляпнул я и тут же пожалел о сказанном. Теперь Оксана наверняка разозлится, вспомнив предыдущий разговор и совершенно точно сочтя реплику в свой адрес издевкой. Но она лишь пожала остренькими плечами.

— Зря я на тебя наорала. Ты вон, говорят, девушку позавчера спас от кого-то.

«Это она про Марго и двор на четвертой линии?..» — с удивлением подумал я. Так вот почему гнев сменился милостью: во мне углядели героя, с которым полезнее дружить, чем быть в ссоре. Я отмахнулся:

— Забыли. — Сделалось неприятно и захотелось скорее свернуть разговор.

Я поискал взглядом, за что бы зацепиться, и в этот момент заметил знакомую фигурку в оранжевой флисовой куртке поискового отряда. Лена. Рядом с ней переминался с ноги на ногу рослый румяный парень в такой же оранжевой форме с нашитой эмблемой организации на рукаве. Они непринужденно беседовали вполголоса, держа чеки от заказов в руках.

— Твоя девушка? — Оксана проследила за моим взглядом.

— Что?