Потусторонним вход воспрещён

Директор музея хмыкнул с непонятным мне выражением.

— Священники не здесь, а на Смоленском. [99] Хотя, честно скажу, не припомню ничего об этом случае, кроме разговоров. Где все ваши? — внезапно поинтересовался Глеб Борисович.

— В лаборатории.

Гусев удовлетворенно кивнул:

— Главное, на дамбу не суйтесь.

«Что там?» — хотел спросить я, но промолчал и вдруг зябко поежился. Холоднее становилось не только от ветра — стылый воздух будто шел из самой земли, хватал за ноги, пробирался под куртку, царапал легкие. Чем дальше, тем тяжелее было идти. Говорить — еще тяжелее.

Директор коснулся моей руки, и я услышал в голове его тихий, но ясный голос:

«В начале было слово. А в конце, где умирает время и растворяется память, нет ни слов, ни теней, ни мыслей. Поэтому осторожней».

И добавил вслух, так непринужденно, что я подумал, будто вся предыдущая часть мне померещилась:

— Почти на месте.

Гусев отвел в сторону разлапистую еловую ветвь, и мы очутились на относительно ровной и сухой площадке. Я узнал ее сразу. Из земли вразнобой торчали серые и черные памятники.

Самый крупный из них напоминал перекошенный на один бок прямоугольный обеденный стол. Гусев подошел к нему, рукавом пальто протер табличку на боковой части надгробия. Жестом, каким чуть раньше подзывала меня во сне Кшесинская, поманил поближе.

Я послушно шагнул на поляну и увидел лапчатый крест на граните и полустертое имя рядом: Александр Васильевич Пель.

Пель. Так вот оно что…

— Смотри, — сказал Глеб Борисович, склоняясь надо мной. — Если ты ничего не перепутал, Ключ должен быть здесь.

Я смотрел во все глаза, но не замечал ничего странного. Обычная надпись. Во сне мне не удавалось разглядеть даты рождения и смерти, но теперь они, вырезанные в камне, проступали объемно и ярко. Но ведь это не Ключ?..

— Смотри внимательно, — назидательно повторил Гусев.

И в этот момент я и правда увидел…

…Мерцающее голубовато-белое сияние висело над поверхностью камня полупрозрачной голограммой. Бесплотной, зыбкой. Свет складывался в череду цифр — теперь я различал это совершенно четко.

Но я медлил. Что-то было не так.

— Ну же, Василь Наумыч! — поторопил меня Гусев.

Я обернулся:

— Откуда вы узнали про дамбу?

— Что? — на секунду опешил он.

— Я не говорил вам, что мы догадались про дамбу.

— Додуматься было несложно, — отмахнулся Глеб Борисович. — Оставим все вопросы на потом. Быстрее. Без вас они там долго не продержатся!

Я не шелохнулся:

— Как действует Ключ?

От меня не ускользнула секундная растерянность Гусева.

— Вам еще рано это знать, — сказал он очень ровным голосом. — Тем более вы еще не нашли его последнюю часть. Чего вы ждете? — На последней фразе директор смягчил голос и улыбнулся.

Я скосил взгляд на памятник. Поверх мелкой вязи имени и лет жизни чуть мерцала череда полупрозрачных чисел.

— Тут ничего нет. Пусто.

— Точно? — очень мягко, словно у ребенка, неправильно решившего элементарную задачку, переспросил Гусев. — Мы теряем драгоценное время.

Мне стало не по себе. Я хотел отступить, но из-под земли вытянулся корявый змеевидный корень и крепко обвил ногу, не позволяя сбежать.

— Гляньте еще раз, Василь Наумыч. Не разочаровывайте. Ваша бабуля так искренне и горячо хвалила внуков…

Часть 2. Волковское кладбище.

Леонид Скворцов

«Soulmates never die…»  [100] — так пел солист любимой Лёниной группы, и стоило вспомнить о песне, как вступительная мелодия охотно заиграла в голове.

Легенду о Двух Влюбленных — точнее, не легенду, а скорее пророчество, — как и прочее порой неоднозначное достояние Вильгельма Пеля, в Институте, конечно же, знали. И, следуя принципам умудренного алхимика «искать суть вещей», неоднократно пытались вычислить тех самых Двух Влюбленных и найти Ключ-от-каждой-двери.

Лёня был в курсе основных подвижек в этом направлении, поскольку еще недавно они с Лидой входили в круг так называемых «подозреваемых». Но если уж соблюдать точность — претендентов.

Над кладбищем висела влажная завеса, из-за которой скульптуры ангелов и маскароны на древних усыпальницах казались плачущими. От современных Волковский погост отличало отсутствие оград — только нынешние покойники стремились отгородиться друг от друга, в девятнадцатом же веке такой привычки среди людей не водилось. Ни среди живых, ни среди умерших.

И потому кладбище, раскинувшееся во все стороны, куда хватало взгляда, напоминало еще один городской квартал: обитаемый лесопарк, общину со своими правилами, нравами и понятиями чести, служения и предательства.

И именно предателя младший Хранитель и намеревался сейчас вычислить.

Лёня услышал голоса и, прикрывшись пологом невидимости, пригнулся и шагнул за широкий ствол дерева.

Оба говоривших были ему знакомы. Оба уверенно следовали куда-то вдоль плохо намеченной кладбищенской дорожки вглубь территории. Стараясь не выдать своего присутствия раньше времени, Лёня пошел за ними. А клубочек его мыслей покатился следом.