Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— О, черт! — говорит Васюков. — Сейчас врежут!

И действительно, почти тотчас слышится выстрел фауста, и одновременно мощный разрыв на углу сотрясает всю виллу. Обрушившись с конца крыши, вся разом ссыпается черепица, чердак заволакивает пылью, из которой ближе к люку бросается Васюков. Со лба его густо капает кровь.

— Попало, кажется.

— Что, ранен? — пугается Терещенко.

— Ложись, ложись! Сейчас еще врежут.

Они припадают к полу чердака за бетонной балкой и ждут. Действительно, скоро снова щелкает выстрел, и взрыв, кажется, еще большей силы обрушивается на восточное крыло здания. Крыша почти вся лишается черепицы, что-то загорается на нижних этажах, и дым с пылью поднимается к небу.

— Так! И еще будет один! — говорит Васюков.

Но третий взрыв задерживается, Васюков напряженно ждет, рукавом вытирая лоб. Кровь все плывет, заливая глаза, и Терещенко рвет на себе конец бинта.

— Дай перевяжу. А то кровью сплывешь, что тогда я?

— Себе оставь, — говорит Васюков.

— Без тебя мне он не нужен.

Кое-как Терещенко перевязывает голову Васюкову. Пыль слегка оседает, обнажая поломанные стропила, из-за которых видны вершины деревьев. Васюков ползком подбирается к краю чердака.

Немцы спешно форсируют реку, по грудь в воде обходя застрявшие машины, и он снова стреляет. Дав две-три очереди, отскакивает к люку, в который бьют чем-то тяжелым снизу, и в смятении смотрит на своего товарища.

— Что?

— Все. Патронов нет.

— У меня тоже.

Наступает тягостная пауза, немцы стараются выбить люк, оба защитника лежат возле него, истекая кровью. Кажется, задвижка люка вот-вот отскочит и на чердак ворвутся эсэсовцы.

— Как же не рассчитал я? Как же не рассчитал? — сокрушается Васюков. И вдруг, ощупав брючный карман, восклицает:

— Есть! Один…

Он вытаскивает один патрон и торопливо засовывает его в ствол автомата. Терещенко тоскливо следит за его приготовлением.

— А я… как же?

— Ты?

Люк уже почти сбит с петель, скоро здесь будут эсэсовцы. Но один патрон нельзя разделить на двоих, и Васюков, вскочив, стреляет под люк в щель, в которую уже пролезают чужие пальцы. Люк захлопывается. И наступает недолгая пауза.

Но пауза почему-то затягивается, снизу доносятся какието крики, топот бегущих ног, и первый отдаленный разрыв радостным эхом раскатывается в утреннем небе. Васюков отрывается на руках от пола, приподнимается. Оглушенный, он не сразу различает новые звуки в пространстве, а различив их, обрадовано кричит Терещенко:

— Наши! Ты слышишь — танки!

Он встает на колени и выглядывает за край чердака — немцы, бросив машины, бегут по берегу, бегут через парк между деревьев от виллы. И первые тридцатьчетверки, прорвавшись к реке, осыпают их градом пуль. Заметавшись возле проволочной ловушки, эсэсовцы пытаются выбежать из нее, многие падают, другие пытаются взобраться на сетку, но валятся, сраженные танковыми очередями.

Васюков рывком открывает люк и скатывается по лестнице вниз. За ним сползает Терещенко.

Он с трудом преодолевает лестницу, разбитый, заваленный рухлядью кабинет, зал с засыпанными пылью телами убитых. Он останавливается на каждом взглядом и выходит на разбитое фаустпатроном крыльцо.

Первая тридцатьчетверка, преодолев реку, взбирается на крутой берег. Заметив Васюкова, танкисты откидывают люк, и кто-то там появляется в черном шлеме, машет ему.

А Васюков, утирая залитый кровью и потом лоб, стоит, прислонившись к иссеченному пулями гранитному косяку, и пытается улыбнуться сквозь слезы.

Сзади из вестибюля выползает на ступеньки Терещенко.

За рекой над аккуратным сосновым леском поднимается красный диск солнца.

Наступило утро. Первое утро Победы.

[1974 г.]

Ушедшие в вечность (Обелиск) Киносценарий

Осенний солнечный день, городской вокзал.

К перрону подходит пассажирский состав, из которого высыпают люди. В обычной толчее не сразу разберешься, кто встречает, а кто приехал.

Зыков благополучно выбирается из вагона, минует привокзальную толчею. На ходу роясь в карманах куртки, чтобы найти монету, Зыков спешит к телефону-автомату.

Набирает номер.

— Я слушаю… — отвечает женщина лет тридцати пяти.

— Я приехал. Я люблю тебя, — говорит Зыков. Женщина счастливо улыбается.

— Вот уже пять минут я жду твоего звонка.

— Трудно выбраться даже из вагона…

— Дома все в порядке. Анюта, наверняка, уже вернулась из школы и ждет тебя.

К женщине кто-то подходит, о чем-то спрашивает. Она кивает, а в трубку:

— Я постараюсь освободиться пораньше. Целую.

— Я заеду в редакцию и домой. Целую.

Зыков выходит из телефонной будки. Проходит через толпу все так же спешащих людей. Выходит на привокзальную площадь, к стоянке такси. Большая очередь. Тридцать-сорок человек. Идет к остановке троллейбуса. Здесь тоже очередь, но не большая. Да и троллейбус уже подходит.

Распахиваются двери. Выскакивают люди. Зыков хочет войти, но…

— Здорово! — и Зыков поворачивается на приветствие. Знакомый журналист с портфелем-чемоданом.

— Ты что, приехал?

— Да, а ты уезжаешь?

— Да, Минск — Москва — БАМ!