Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

К обелиску неторопливо подходит Зыков. Смотрит на памятник. Его внимание привлекает что-то новое в надписи на черной табличке с именами погибших. Надпись снизу вверх: Смурный А., Смурный Н., Кожан Т., Бородич Н. И над этими пятью именами стоит шестое имя — Мороз А.И., не очень умело выведенное белой масляной краской.

Зыков взглядывает на сидящего к нему спиной Ткачука. И снова смотрит на надпись: «Мороз А.И.»

Задумчиво отходит от обелиска к остановке автобуса.

На дороге со стороны города показывается тяжелый грузовик, кузов которого набит молодежью. Девушки и парни орут веселую песню. На мгновение песня и рев мотора захлестывают Ткачука и Зыкова. Мелькают молодые лица. И второй грузовик, такой же громкий и веселый.

Поднятая ими пыль заставляет Ткачука встать. Замечает сзади себя Зыкова. Несколько удивлен, но присутствие постороннего как-то смягчает его. Видно, одиночество Ткачуку в тягость.

— Ты что, тоже в город?

— В город. Может, какая попутная пойдет.

— Своей не имеешь?

— Пока нет.

Ткачук входит на асфальт и озабоченно смотрит на дорогу.

— Черт их дождется! — ворчливо говорит он. — Давай потопаем.

Зыков недоверчиво:

— А не далековато будет? Двадцать километров…

Ткачук: — Нагонит какая — сядем. Автобусов больше не будет. Так что пошли… В войну ходили и поболе. А до войны, бывало, эти двадцать за три часа. Скорым шагом. Ноги были молодые, крепкие.

Зыков уже перепрыгнул канаву, и они вдвоем шагают по шоссе.

— Вы не сердитесь на меня из-за Мороза. Ей-богу, я ничего о нем не слышал. И почему его имени раньше не было на обелиске? Ведь обелиск стоит уже тридцать лет.

Ткачук не спешит с ответом. Как бы про себя повторяет:

— Уже тридцать лет… — Потом, взглянув коротко на Зыкова, говорит: — Мороз был нашей болячкой. Столько лет в забвении. А правду знали только мы вдвоем — я и Миклашевич.

Больше никого не осталось… Я не выдержал борьбы. Отошел в сторону. А Миклашевич не сдался и добился, что имя Мороза появилось на обелиске. Правда, сам помер. А я вот живу. И ничего, земля не разверзается. Скажи, тебя никогда не мучила совесть за что-нибудь скверное?

Зыков несколько недоуменно и обескураженно пожимает плечами. Ткачук взглядом перехватывает этот жест.

— Ну, да. Вопрос, конечно, с моей стороны идиотский. Бестактный… Мороз — учитель. Когда-то тут вот вместе начинали. — Ткачук останавливается, оглядывается. — Сегодня это можно назвать сказкой. Так это было давно. Сказка… Как у Андерсена: крибле-крабле-бум. Вот, представь себе, что нет этой гладкой дороги, а есть булыжник. Вон та церковь не разрушена, а усадьба, в которой школа, ухожена да раскрашена как игрушка. Из нее не более месяца тому назад удрал знатный пан. В усадьбе Мороз открыл школу для крестьянских детей.

Зыков смотрит по сторонам. В сторону школы, которая осталась позади. Видит: все, как на ландринной картинке. Дети, опрятненько и чистенько одетые, чинно идут в школу, у входа которой их встречает отутюженный молодой улыбающийся учитель. Из большого современного динамика-колокола звучит бравурная музыка.

В эту картинку врывается голос Ткачука:

— Э-э, нет! Несколько иначе…

Ткачук снисходительно усмехается, повторяя:

— Несколько иначе… В тридцать девятом, сразу после воссоединения с западными областями Наркомат просвещения из Минска направил меня сюда, школы организовывать. Назначили в районо заведующим. Трудное было время. Учебников не хватало, инвентаря тоже. С учителями было туго до крайности. Мотаться по району приходилось круглые сутки. И вот тут жалоба поступает: в Сельце учитель не по программе учит, а как вздумается. Пришлось отправиться проверить. Хотя дел других было по горло.

По мере рассказа Ткачука появится то же шоссе, но с булыжником и выбоинами. Тот же пейзаж, но несколько измененный временем. На велосипеде едет молодой тридцатилетний Ткачук. Трясет его неимоверно.

Он подъезжает к знакомой уже развилке. Въезжает в аллею. Под колеса велосипеда бросаются две небольшие собачонкидворняжки и с громким лаем провожают его до самого школьного двора, на котором полно детворы. Огромное сломанное дерево. Его пилят, рубят и сносят дрова в сарайчик.

Ткачук слезает с велосипеда, хотя краем глаза следит за собачонками. А те уже сели перед ним и виляют хвостами.

Тем временем почти все побросали работу и смотрят на Ткачука.

— Добрый день, ребята! А где заведующий?

— А вот он. Алесь Иванович! — кричит мальчик лет двенадцати — Андрюша Смурный. — Тут вас спрашивают!

— Да! Я заведующий.

Из-за толстенного комля, который он пилил вместе с пятнадцатилетним парнишкой, уже выходит плечистый мужчина лет двадцати восьми. Открытое лицо, смелый и уверенный взгляд. Подходит, прихрамывая, к Ткачуку. Крепко пожимает руку.

— Мороз, Алесь Иванович.

— Ткачук, Тимофей Титович. Заведующий районо.

— Рад видеть у себя начальство. По какому делу?

— Дело найдется. А вы что, уже и деревья спиливаете?

— Да, — усмехается Мороз. — Видите, на его несчастье, — он машет в сторону комля, — будет наше теплое счастье. Бурей свалило, не пропадать же добру.