Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Да, война есть война. Все перемешивает, да так, что и в голову великого сказочника не может прийти. И не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Раненый умер. Второпях закопали. Две недели промаялись, пока не напали на группу окруженцев, которыми командовал майор, решительный мужик, кавалерист. Устроились в лесу на Волчьих ямах. А война не кончается. И поняли, наконец, что война не на несколько месяцев, и что без местных связей нам не обойтись.

Вот и послали меня с прокурором Сиваком в наш бывший район. Риску тут, конечно, было немало. Все-таки многие нас помнили. Но зато и мы лучше ориентировались и многое знали. Поначалу решали зайти в Сельцо, к прокурорскому знакомому. Но для предосторожности заглянули на хутор к бедной вдове, узнать о прокурорском знакомом…

Хата на хуторе у Сельца. Ткачук и прокурор Сивак сидят у открытой печной дверцы и сушат портянки. Вокруг них две девушки и две женщины — хозяйки дома.

Сорокалетняя: — Ни, ни, ни, к нему не ходите! Он повязку белую надел. — Она все это достаточно ловко комментирует, схватив белую косынку и приставив ее к руке, показывает, как тот ходит орангутангом. — Полицаем стал, да как зверюга бросается на людей: все отдавай, только бы ему хорошо было! Сволочь, тьфу! — Она сплевывает и отбрасывает белую косынку на кровать.

Прокурор прячет глаза от Ткачука. Стыдно ему за своего знакомого. Кряхтит:

— Гад! Мерзавец! Ну ладно, еще попадется, расквитаемся. Ткачук: — Ну, а про учителя Мороза ничего не слышно?

Куда делся? Что с ним?

Двадцатилетняя невестка хозяйки поджала губы:

— А куда ему деться? Мороз все в школе работает.

Ткачук: — Как работает?

Невестка: — Как? Детей учит. Уж месяц как собрал и учит.

Немцы разрешение дали, чтоб открыть школу. Хату отвели в селе. Учит.

Прокурор, зыркнув на Ткачука:

— Вот так-так. Да-а. Давно надо было репрессировать этого Мороза. Сразу было видно — не наш человек. Сколько с ним хлебали. Все наша мягкотелость. Да-а. Наладили, называется, связи. Подготовили кадры за два предвоенных года, один — полицай, другой — немецкий прихвостень. Учитель!.. — Прокурор сейчас ненавидел их лютой ненавистью.

А Ткачук сидит, опустив голову, и молча глядит в огонь.

Потом говорит в раздумье:

— Вот что, Сивак. Схожу-ка я к Морозу. Что-то не понимаю я… Ну, а если продаст, так я его гранатой взорву. — Ткачук вытаскивает руку из глубокого кармана армяка. В кулаке крепко зажата граната-лимонка.

Женщины шарахаются в сторону, крестятся.

— Брось затею, — мрачно говорит Сивак. — Все это бесполезно, только на беду нарвешься.

— Не могу. Кому же верить тогда? Ведь друзьями как будто были.

— Волк свинье не товарищ, — бубнит Сивак.

Но Ткачук, уже сунув гранату в карман, спрашивает у хозяйки, которая все еще опасливо косится на карман Ткачука:

— Где учителева хата?

— Да просто. По улице, третья хата от колодца, крыльцо со двора. У бабки-бобылки живет. А через улицу напротив — школа.

— Мальчонка этот, как его? С ним живет?

— Павлик-то? Нет, его отец забрал. У отца он. Прокурор наматывает портянку на ногу:

— Ладно, и я с тобой. Подстрахую в случае чего. Гад! — это уж в адрес Мороза.

Ночь. Моросит ноябрьский дождь. Ветер бросает его резко и порывисто. Спрятавшись у гумна, Ткачук и Сивак смотрят на хату, что стоит в метрах тридцати, выделяясь на фоне темного неба черным верблюжьим горбом.

Ткачук: — Я пойду один. Будешь ждать… час. Сивак: — Много.

Ткачук: — Думаю, управлюсь за час. Не приду, значит… плохо.

Сивак: — Ясно. Соображу. Ткачук уходит в темноту.

Идет вдоль изгороди наощупь. Калитка. Остановился. Потянул калитку на себя. От себя. Не открывается. Закручена проволокой. Крепко. Безнадежно. Осматривает изгородь. Высоковата. Жерди мокрые и скользкие. Забрасывает ногу на изгородь, но скользит другая нога, и Ткачук грудью обрушивается на жердь. Та ломается с громким хрустом, и Ткачук переваливается через забор, утыкаясь носом в грязь.

В этот момент оглушительно тявкает собака и уже, не переставая, начинает лаять.

Ткачук замирает, боясь пошевелиться.

Скрипит дверь хаты и кто-то выходит на крыльцо. Прислушивается. Потом вполголоса:

— Кто тyт?.. Гулька, пошла! Пошла! Гулька! — Голос Мороза, а собачонка явно та, что когда-то уже пыталась схватить Ткачука за штанину при первом знакомстве.

Ткачук молчит. Лежит. Собачонка лает. Тогда Мороз сходит с крыльца и идет к забору.

Ткачук слышит, как чавкает грязь под его ногами. Медленно поднимается. Мороз останавливается.

Ткачук: — Алесь Иванович, это я. Твой бывший заведующий.

Оба молчат. Собака, рыча, топчется у ног Мороза. Мороз, поворачиваясь к хате, Ткачуку:

— Тут левей держите, а то корыто лежит. Тихо, Гулька! Оба идут к хате. Входят в дом.

В комнате на столе горит коптилка, окно занавешено, на табуретке — раскрытая книга. Мороз убирает книгу, придвигает табуретку к печке, приглашая Ткачука:

— Садитесь. Пальто снимите, пусть сохнет. Ткачук, плотно держа правую руку в кармане:

— Ничего. Пальто еще высохнет.

Мороз: — Есть хотите? Картошка найдется.

Ткачук: — Не голодный. Ел уже. — Старается говорить спокойно, а сам прислушивается ко всему вокруг.