Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Если так, я тебя пocaжy в землянку. Под стражу! И будешь сидеть у меня под замком!

Ткачук — Морозу:

— Ты подумай сперва, что говоришь.

Но Мороз снова замолчал. Ткачук переглянулся с Селезневым, и они молча поняли друг друга, что им надо остаться вдвоем. Тогда Селезнев, устало, Морозу:

— Ладно, иди подумай.

Мороз встает и, прихрамывая, выходит. Селезнев и Ткачук сидят молча. Потом Селезнев зло бросает:

— Твой кадр.

Ткачук: — Мой, никуда не денешься. Но что я могу сделать, если у него тут явно какие-то свои принципы.

Селезнев: — Сейчас принципы могут быть только общие! Потолкуй с ним. Чтоб он эту блажь из головы выбросил. А нет — погоню в речку за ящиками нырять. Поплюхается в ледяной воде, авось, поумнеет.

Потом Селезнев вдруг грустно смотрит куда-то в угол и тихо говорит:

— Конечно, жаль хлопцев, жаль матерей. Но мы не можем помочь. Отряд слаб еще. Выходить на операцию равнозначно самоубийству.

Селезнев и Ткачук настораживаются, услышав за дверью землянки беспокойные возбужденные голоса партизан. Вместе выскакивают наружу, почуяв недоброе.

Перед первой землянкой стоит весь истерзанный, потный, мокрый по пояс, с окровавленными руками Броневич, а рядом с ним лежит мертвый партизан Пекушев.

Возле них уже весь отряд. С Броневича снимают простреленную телогрейку. Перевязывают. Тот, заикаясь, что-то рассказывает.

Мороз остается возле строящейся землянки. Он один. Поднимает голову. Осматривается. Подходит ко второй землянке, возле которой получал от Ткачука винтовку. Приставляет ее возле входа. Уходит в лес. Перед тем, как совсем скрыться за деревьями, поворачивается к лагерю. Может быть, в его движениях есть нерешительность? Может быть. Раздумье? Может быть. Но вот сделано последнее движение. Мороз поворачивается спиной к лагерю и исчезает за деревьями. Может, он снова появится? Нет, не появился.

И шел по той же дороге, до которой не раз и не два приходилось ходить. Шел прихрамывая, неуверенно и быстро. И ни вечерние сумерки, ни дорожная весенняя распутица не могли остановить его.

Теперь он стоит в окружении полицаев, держит приподнятыми вверх руки. Два полицая, обшаривая его карманы, докладывают стоящему напротив Каину:

— В карманах пусто.

— За пазухой ничего.

— Куда шел? — спрашивает Каин.

— Вот к вам и шел. Вы же меня требовали.

— Так я тебе и поверю. По какому делу шел? — Повернувшись к одному из полицаев: — Цимбалюк! Скачи в район, вези рапорт: главного поймали.

— Не поймали — сам пришел, — поправляет Мороз.

— Поймали, поймали! — вызверяется Каин. — Провели акцию и поймали. Живого! Глядишь, теперь по медальке отколется. А как же? Главарь местной партизанской банды Алесь Мороз!

В Сельце, оглядываясь по сторонам, в одни из ворот проскальзывает тетка Татьяна.

— Груша, а Груша! — зовет негромко она. Из сарая выглядывает женщина.

— Слышала? — радостно говорит тетка Татьяна. — Алесь Иванович сам пришел. В полицию пришел.

— Слава те господи! — крестится Груша. — Может, теперь выпустят хлопчиков.

В лагере в штабную землянку вваливается взводный Прокопенко и козыряет Селезневу, который сидит, склонившись над картой.

— Товарищ командир, разрешите обратиться!

— Ну, что такое?

— Этот хромой учитель исчез.

— Как исчез? — вскакивает Селезнев.

— Убег в деревню.

— Как убег? Кто упустил? Где часовой? Где дневальный?

— Обманул всех и исчез.

— Ох, обормот! Это что же такое? Это же он всех выдаст. Где комиссар?

— Я тут. В чем дело? — спрашивает с порога Ткачук.

— Ты слыхал? Учитель убег. Теперь надо лагерь менять. Bсe связи насмарку! Всех командиров — ко мне!

— Подожди, командир, не горячись. Еще может… — неуверенно говорит Ткачук.

— Что, может? Что еще, может? Зажмут там, в полиции, и всех выдаст. И подходы, и место базирования. Поднимать лагерь!

— Погоди…

— Чего годить? Когда немцы нагрянут? И так обложили со всех сторон.

— Да. Но все-таки. Не должен он выдать.

— Ах, не должен! На какого же хрена он тогда убегал? С какой такой целью?

Ткачук молчит.

Двое полицаев толкают Мороза через порог в полутемный амбар, где сидят, тесно сбившись в углу, ребята.

— Алесь Иванович! — в ужасе восклицает Тимка. — И вас тоже?

— И я с вами, ребята. Вот так.

— Как же вы? Почему не убежали? — с сожалением говорит Миклашевич.

— Да вот, не сумел. Схватили и меня.

— Вот через тебя все! — говорит Павлик Бородичу. Бородич виновато молчит.

— Ничего, ребята, — говорит Мороз, устраиваясь подле. — Все правильно. Неудачно, правда, но правильно. Теперь уже не переделать.

— Лучше бы меня там убили, — в отчаянии говорит Павел. — Чем вас теперь…

— Ой, а я рады! — восклицает Смурный. — Теперь я ничего не боюсь. С Алесем Ивановичем я их не боюсь. Пусть убивают.

— И я рады, — говорит Остап. — Но если бы вам удалось спастись, я бы еще больше был рады.

Один Бородич замкнуто зло молчит, бормоча про себя:

«Если бы больше убили их, и я был бы рад. А то чему радоваться: впятером — одного! Toжe радость мне…»