Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Что делать, ребятки, нам придется погибнуть! — со вздохом говорит Мороз. — Но мы погибнем не зря. Мы им показали, что мы выше их всесокрушающей силы. Мы не испугались, поднялись на борьбу. И пусть мы не много сделали — мы подали пример. Другие сделают больше. Скоро загремят сотни машин с мостов, полетят под откос поезда. А главное — поднимутся люди. Тысячи, сотни тысяч людей! Которых не одолеть Гитлеру со всей его сворой. Они победят. А после победы вспомнят о нас. Поставят нам памятник, ребятки. Красивый такой памятник — на всю округу. И будут его убирать цветами…

— Одним бы глазом взглянуть на то времечко, — мечтательно говорит Павлик.

— Видно, нам не придется. Но увидят тысячи после нас… И будут вспоминать нас. А мы… Что ж, жаль, маловато вот прожили. Но что такое много? Жизнь человеческая все равно никак не соразмерна с вечностью, и то ли пятнадцать лет, то ли шестьдесят — все равно это не более чем мгновение перед лицом вечности. Главное, как прожить отпущенный тебе срок. Мы, будем считать, прожили его славно. Хоть и маловато, но честно. Главное — мы не покорились этой хищной силе и до конца остались людьми. А это в наше трудное время — уже героизм. Вот так, ребятки…

— А может, еще спасемся?.. И не надо будет умирать? — нерешительно, тоненьким голосом, спрашивает Тимка.

На шоссе уже совсем темно. Медленно идут Ткачук и Зыков. Два огонька от сигарет. Но вот сзади их освещает свет автомобильных фар, очевидно, машины, выскочившей из-за поворота. Ткачук и Зыков уже не поворачиваются на этот свет, их обгоняет газик, с ветром проскакивая мимо. Но вдруг он замедляет ход и, свернув к краю дороги, останавливается.

Впереди раздается голос, обращенный к Ткачуку:

— Тимох Титович!

Ткачук что-то ворчит, не убыстряя шага, а Зыков срывается с места и бежит к машине.

Какой-то человек, стоя у машины и придерживая открытой дверцу, говорит:

— Полезайте вовнутрь. Там свободно. — И в человеке мы узнаем заведующего районо Ксендзова.

Зыков приостанавливается, поджидая Ткачука.

— Что же это вы так задержались? — обращается Ксендзов к Ткачуку. — А я думал, вы давно уже в городе.

— Успеется в город, — бурчит Ткачук.

— Ну, залезайте, я подвезу. А то автобус уже прошел, сегодня больше не будет.

Зыков пролезает вовнутрь газика и усаживается на лавке за спиной шофера. Ткачук еще медлит, но вот и он, неуклюже хватаясь за спинки сидений, втискивает свое грузное тело, и заведующий районо, хлопнув дверцей, говорит:

— Поехали.

Машина рванула вперед. Пронеслись навстречу заборы, деревья, хаты какого-то поселка.

Посторонились, пропуская машину, парень и девушка. Она заслонила ладонью глаза, а он смело и прямо посмотрел в яркий свет фар.

Машина выскочила на полевой простор, который сузился в ночи до неширокой ленты дороги.

Ксендзов, повернувшись вполоборота, обращается к Ткачуку:

— Зря вы там, за столом, насчет Мороза этого. Непродуманно.

— Что непродуманно? — напрягается Ткачук. Ксендзов, повернувшись еще больше:

— Ну в самом деле, что он такое совершил? Убил ли он хоть одного немца?

— Ни одного.

— Вот видите! И это его не совсем уместное заступничество. Я бы даже сказал — безрассудное заступничество.

— Не безрассудное! — обрезает его Ткачук нервным прерывающимся голосом.

— Абсолютно безрассудное. Ну что, защитил он кого? Я сам когда-то занимался этим делом и, знаете, особого подвига за этим Морозом не вижу.

— Потому что вы близорукий! Душевно близорукий! — резко обрывает Ткачук.

— Ну, возможно, близорукий, — снисходительно соглашается Ксендзов. — Но и вы не очень-то дальнозоркий. Ведь вы же когда-то подписали бумажку о плене Мороза. И в общем сделали правильно. Подумайте, что бы получилось, если бы каждый партизан сдался в плен, мотивируя это какими-то своими принципами?

— Остановите машину! — сорвавшимся голосом произносит Ткачук.

Это сказано так резко и гневно, что шофер жмет на тормоза, и газик, заюлив по шоссе, останавливается.

— Я не могу ехать с вами! Выпустите меня! Зыков, беря Ткачука за локоть:

— Тимофей Титович, подождите. Зачем же так…

— Выпустите меня отсюда! — уже кричит Ткачук.

Ксендзов распахивает дверцу, вылезает из машины:

— Пожалуйста, никто вас не собирается задерживать.

Ткачук и Зыков оказываются снова на шоссе. Хлопнув дверцей, газик уезжает.

Ткачук и Зыков молча стоят, потом Зыков тихо говорит:

— Ладно. Надо взять себя в руки. Пошли. Поздно уже.

— Это словно проклятье! Оно на мне висит всю жизнь… — говорит Ткачук. — И кто бы подумал. Разве я мог подумать тогда? Какая-то бумажка! Летом сорок второго из бригады потребовали сведения о потерях. Стали составлять списки, дошли до Мороза. Что написать? Ну, Селезнев и распорядился: пиши — попал в плен. Я и написал. По форме будто все, правильно, а по существу? Вон что получилось. Теперь поди разберись. Только Миклашевич и добился. Разобрались.

Добились правды…

Раннее солнечное утро весны. Над селом разносится мирный крик пастухов и редкое мычание коров. В небе трещит жаворонок. Двор полицейского участка.