Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Немцы сидят в седловине, чего-то ждут. Развлекаясь, они тычут сигаретами в сумасшедшего, тот вьюном вертится между ними и они довольно ржут, издеваясь.

— Руссе! Рэттэн! Руссе![21] — долетает оттуда истошный крик обреченного.

Выплакавшись, Джулия перестает вздрагивать, только поеживается от холода. Иван снимает с себя тужурку и укрывает девушку. Встрепенувшись от его внимания, она пересиливает себя, садится и запачканными кулачками начинает вытирать глаза.

— Нон счастья Джулия. Фина вита, Джулия, — в отчаянии говорит она.

— Руссе, рэттэн! Рэттэн! — доносится крик безумца. Джулия приподнимается на колени и вскидывает маленькие свои кулачки.

— Фашисто! Бриганти! Своляч! Нэйман зи унс![22]

В седловинке примолкают, затем оттуда долетает приглушенный расстоянием крик:

— Эй, рус унд гуррин! Ми вас скоро убиваль! И второй следом:

— Ком плен! Бросай холодна гора! Шпацирен горячо крематориум!

Лицо Джулии снова загорается запальчивой злостью.

— Нейм! Нейм! Ком нейму унс! Ага, габен зи ангст![23] Немцы один за другим начинают выкрикивать непристойности. Джулия кусает губы. Иван берет ее за плечи и прижимает к себе — девушка припадает к его груди и в безысходном отчаянии, как маленькое дитя, плачет.

— Не надо, не надо! Ничего, — некстати успокаивает он, едва подавляя в себе приступ злобного отчаяния.

Джулия вскоре притихает и он долго еще держит ее в своих объятиях.

51

Успокоившись, Джулия садится рядом и поправляет рукой растрепанные ветром волосы.

— Мале, малё волёс. Нон болшой волёс. Никогда. Он сидит напротив и только скрежещет зубами.

— Иванио! — вдруг оживившись, восклицает Джулия. — Давай манджаре хляб. Ест хляб!

Она достает из кармана тужурки последний кусок хлеба, разламывает его пополам и одну половинку протягивает ему.

Они съедают хлеб, и обоим становится ясно, что больше уже ничего не осталось. Заламывая руки, Джулия в отчаянии скользит взглядом по мрачным утесам. Вдруг она настораживается и что-то хочет сказать, но Иван нетерпеливым жестом останавливает ее. Ветер доносит из-за седловины лай собак.

— Иванио, собак! — вскрикивает Джулия.

Вглядываясь в седловину, Иван медленно встает на ноги, прижимаясь спиной к скале. Достает из-за пазухи пистолет.

Собачий лай становится все явственнее.

Джулия, поняв все, вдруг бросается к Ивану и начинает тормошить его за одежду.

— Иванио, нон собак! Нон! Шиссен! Скоро, скоро!

Иван, не обращая на нее внимания, вглядывается. Он спокоен и тверд. Вдруг Джулия замирает.

— Иванио, где ест бог? Где ест Мадонна? Почему нон кара фашизм?

Какой-то мускул на Ивановом лице вздрагивает.

— Будет кара! — точно очнувшись, говорит он. — Будет!

— Кто кара? Кто? Энглиш? Американи? Совет унион?

— Да! Советский Союз! — почти кричит Иван. — Он свернет головы этим гадам!

— Да, правда? Вэрнот голови?

— Да! Свернет! Уж он им не спустит! Не-эт!

— Он карашо? Лючше лючше все? Иван говори неправда вчера? Иван шютиль?

— Да! — твердо говорит он. — Я пошутил. Я соврал! Россия чудесная! Самая лучшая!

Больше он ничего не может сказать, почувствовав комок в горле. Джулия в отчаянии прижимается к нему. Глаза ее полны слез.

— Я зналь. Руссо очен любят шутиль, — сквозь слезы, но светло улыбается она.

52

В это время немцы пускают собак.

Пять пегих спущенных с поводков овчарок, распластавшись на бегу, устремляются по склону вниз. Иван большим пальцем взводит курок пистолета. Он собран, суров и спокоен. Джулия, как-то вдруг просветлев лицом, вскидывает голову и запевает:

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…

Иван тоже начинает подпевать. Над бездной ущелья, над мрачными утесами, над крутыми склонами гор несется, ширится светлая мелодия жизни. Это конец.

Камера уходит, оставляя двоих за несколько секунд до гибели, отдаляется, кадр заполняют суровые виды гор.

Песня звучит тише, она смешивается с лаем собак, потом начинает заглушаться усиливающимся лаем. Возникает музыка, это величественно — скорбный реквием, камера все ускоряет свой ход по горам, все отдаляясь от места, где остались двое. Музыка становится все мажорнее, хотя по-прежнему сурова и драматична.

И вот в кадре пейзаж меняется, горы исчезают, появляются нивы, поля, перелески, озера, и над всем этим на фоне утихающей музыки звучат величественно, скорбно, человечно слова из письма Джулии:

— Здравствуйте, родные Ивана, здравствуйте, люди, знавшие его, здравствуйте, деревня Терешки Возле Двух Голубых Озер в Белоруссии…

Это пишет Джулия Новелли из Рима и просит Вас не удивляться, что незнакомая вам синьора знает вашего Ивана, знает Терешки у Двух Голубых Озер в Белоруссии…