Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Тихо, лежи! Гляди на дверь. Ты гляди на дверь.

Появится — бей сразу в лоб.

Вдруг откуда-то, наверно из-за повети, донесся приглушенный стенами крик:

— Эй ты, Левчук! Не пора ли сдаваться?!

Левчук вздрогнул, придвинулся ближе к щели.

— Эй, слышь? Пора сдаваться, пока не поджарили. Или ты уже того — загибаешься?

Грибоед, не отрываясь от щели, сказал:

— Гэ, то ж той, што перабег да немцев. Кудрауцау той.

— Кудрявцев?

— Ну. Што вясной боты у Гусака украл. Той, немецкий агент.

Вунь за паветкай… За саломай вунь вытыркается…

— А ну, дай…

Левчук взял у ездового винтовку и, тщательно прицелясь, выстрелил. Потом выстрелил еще два раза. Но, видно, напрасно.

— Достреляешься, падла! — прозвучало в ответ. — Подвесим за челюсть. На телеграфном столбе подохнешь.

— А хо-хо ты не хочешь, подлец! — в ответ крикнул Левчук.

— Брось дурить, кретин! Высылай из сарая радистку и поднимай руки. Жить будешь!

— Я и так буду жить! А вот ты в веревке подохнешь, продажный пес!

— Ну, пеняй на себя. Огонь!!

Опять дружно и часто загрохотали выстрелы, пули со злым треском дырявили стены, крышу, мусором и пылью осыпая земляной пол.

Так продолжалось четверть часа, если не больше, и Левчук испугался, что они пойдут со стороны осети. По лестнице он бросился наверх, упал возле дыры во фронтоне и выглянул сверху на рожь.

Два немца во ржи, пригнувшись, пробирались к току, и он, злорадно ухмыльнувшись, взвел затвор. Тщательно прицелясь, он хлестнул одиночным выстрелом, немец нелепо, будто удивившись, выпрямился, повернулся на каблуках и рухнул боком в рожь, другой бросился к ольшанику. Левчук торопливо выстрелил по нему, но промазал.

Как только первая пуля ударила по засыпке осети, он скатился на ток и растянулся под стеной возле Клавы. От повети еще раза два хлестнули выстрелы, а потом почему-то все стихло, и в этой тишине снова раздался знакомый голос Кудрявцева:

— Эй ты! Живой еще? Хватит швыряться пульками. Давай радисточку и катись к чертовой матери! Слышь?

В току все молчали, Грибоед напряженно глядел на Левчука. Клава положила на солому младенца и заплакала.

— О боже! Ой, что же мне делать?.. О боже!

И тогда Левчук, лежа за камнями фундамента, громко закричал в щель:

— Эй ты! Иди возьми радистку! Ну! Иди, подлюга!..

И, вскинув автомат, пальнул сквозь стену — всего один раз, больше он не мог позволить себе, надо было беречь патроны.

— Ну, падла! — донеслось от повети. — Тогда держись!

Сейчас мы тебя, как кабана, зажарим в соломе!..

Трое осажденных напряженно молчали, пристально наблюдая сквозь щели.

— Грибоед, смотри! — сказал Левчук. — Будут подползать — бей!

Но шло время, а к току никто не полз, и было тихо. Потом раздался выстрел, и пуля, сверкнув под крышей, пронизала навылет солому. Потом грохнуло еще раз, хотя трассы и не было видно. Но когда выстрелили в третий paз, Левчук понял, что они надумали, и у него от гнева перекосилось лицо.

Они начали обстрел зажигательными.

После четырех или пяти выстрелов в току потянуло дымом, это загорелась крыша. Клава испуганно обернулась и закричала, будто от боли:

— Левчук, Левчук!

— Тихо!

Крыша над их головами занялась дымным пламенем, в соломе быстро прогорала дыра, в току стало дымно и жарко, посыпались искры и головешки от стропил. Грибоед ползком подался поближе к двери, туда же с младенцем на руках переползла Клава.

— Клава, в осеть! — скомандовал Левчук.

Клава перевалилась через порог и прикрыла за собой дверь осети. В току остались Левчук с Грибоедом, они молча лежали возле порога, ожидая, что будет дальше.

Перегорев в связке, в конце тока, обдав их роем искр, рухнула пара стропил. Левчук сапогом оттолкнул от себя упавшую с огнем головню.

— Oх ты, холера! — прохрипел Грибоед. — Муси зараз згорим!

Было жарко, и они едва не задыхались от дыма.

— Грибоед! — вдруг что-то сообразив, подал голос Левчук. — Грибоед, а ну, двинь дверью.

Грибоед винтовкой толкнул половинку двери, и та приоткрылась. Сразу же от повети грохнули два выстрела, две пули выбили по большой дыре в тонких досках двери.

— Халера на их!..

Уже пылала почти вся соломенная крыша тока, пол густо засыпало пеплом, гарью и огненным мусором горящей соломы. Грибоед прикрылся полосатой дерюжиной с постели, дым выедал им глаза.

Вдруг дверь в осеть растворилась и на пороге, заходясь в кашле, появилась Клава.

— Я не могу!.. Не могу больше! Левчук! Я выйду… Сберегите малого…

— Молчи! — крикнул Левчук. — Я тебе выйду! А ну, ползи сюда…

Она подползла к двери и легла рядом, а он стволом автомата толкнул простреленную половинку дверей. Опять трахнул выстрел, и пуля расколола дверную раму. Чтобы дверь не закрылась, Левчук крикнул Грибоеду: «Держи!», а сам подался к Клаве.

— Ну, давай! Сразу за малинник и в рожь! Быстро!

Она прижала к себе малого и минуту непонимающе глядела на Левчука. И тогда Левчук, испугавшись, что они скоро сгорят тут живьем, толкнул ее к двери.

Он ожидал выстрела, но с выстрелом те замешкались, Клава успела боком выскользнуть в дверь, за малинник, когда первая пуля ударила по косяку, потом раздалось несколько выстрелов подряд.