Повелитель

Славик получил образование химика, кроме того окончил ВЛК Литинститута. За это коллеги звали его Ломоносовым. А Надя за глаза называла Мальком. Славик был прозрачным блондином со светлыми ресницами – надо же, какой, подумала она при встрече. Ну вылитый малек! Надя Мальку-Ломоносову нравилась, и они даже как-то сходили в кино. Она замечала, что Славик добрый и неглупый, но второй раз идти с ним в кино ей не хотелось. Однако коллега не терял надежды и каждую пятницу нависал над ее столом с очередным приглашением, это даже стало своего рода игрой.

– Гагаров? – переспросил Виктор Григорьевич. – Ну вы что, простите меня, совсем? При чем здесь Серебряный век? Может быть, раньше он мог бы, сейчас – нет. Ну, кто еще? Предлагайте, я жду. Что, ни у кого нет хорошего литературоведа?

– Есть. – Тихо сказала Надя. – Андрей Лялин.

Все посмотрели на нее.

– Лялин? – задумался Кубенин. – А, это же тот самый, он еще преподаватель. Точно, как же я сам не вспомнил! Так что же вы сидите! Идите звоните ему!

Надя долго смотрела на серый кнопочный телефон, не решаясь набрать номер. Она могла бы позвонить с мобильного, но не была уверена, что Лялин ответит на звонок от нее. И что сказать? «Здравствуй, это я»? Или позвонить, представившись сотрудником издательства? А если он ее не узнает? Надя поняла, если будет медлить, никогда не решится. Она подняла трубку. Слушая гудки, Надя начала рисовать на краю листа то ли дерево, то ли цветок, но успела вывести лишь несколько линий, когда услышала его голос.

– Здравствуйте. Это я… Надя… Надежда Милютина из издательства «Шифр». Мы ищем специалиста для создания новой антологии по Серебряному веку, вы могли бы… Ты бы мог… Ты меня слышишь?

– Да-да. Вот это… неожиданный звонок. Я сейчас иду, погоди, перейду дорогу, тут шумно. Не понимаю, какое издательство, что за антология?

Кубенин стукнул кофейной чашкой по столу.

– Ну так кто же, я жду? Что, никто не знает какого-нибудь отличного литературоведа? Нет? Хорошо, идите работайте. Жду от вас результат к следующей планерке.

Вечером, заметив подходящего к ней Славика, Надя почувствовала страшное раздражение, словно именно он был виноват в том, что разговор с Лялиным случился лишь в ее воображении. Впрочем… Она могла позвонить на самом деле. Что ей мешает?

– Как насчет сегодня?

Малек-Ломоносов склонился над монитором.

– Хочешь в театр Моссовета? Пешком дойдем, прогуляемся. Или просто посидим где-нибудь. Устроим дружескую планерку…

– Сегодня как всегда! – буркнула Надя и выключила компьютер.

Издательство находилось на Покровке – примерно на одном расстоянии от Курского вокзала и Чистых прудов. Наде удобнее было ехать от «Тургеневской», но когда она разведывала дорогу впервые, сначала попала в Лялин переулок, а когда попыталась найти другой маршрут, вышла на площадь Лялина. Поэтому она всегда ходила до Курской.

Надя посмотрела в окно поезда. Печальные некрасивые домики, заброшенные неработающие заводы, мертвые трубы, подпирающие низкое небо. Ее поразила некрасота окружающего пейзажа. Должно быть, страшно жить в ней, видеть ее каждый день. Но еще страшнее – не замечать уродство вокруг. Примириться, принять и срастись с ним, словно древесный гриб с мертвым деревом. Надя придвинулась ближе к стеклу, словно боялась пропустить что-то важное. Поезд проехал мимо сгоревшего дома, печь на пепелище – все, что осталось от жилого места. Печь – сердце дома. И она уцелела. Иногда человек умирает, но душа будто бы остается здесь, с живыми, со всей своей любовью…

Мысли текли медленно, словно шестеренки давно работающего дряхлеющего механизма. Надя пыталась понять, от чего ей так плохо и как она может это исправить. Как будто после окончания Литинститута что-то сломалось, и она точно знала – восстановлению не подлежит. Это была странная, невозможная жизнь, жизнь без будущего, почти без надежды, жизнь ради самой жизни. Это была выносимая жизнь. Говорят, Бог дает испытание по силам. И Надя свое – выносила.

По утрам перед работой она писала стихи. Время от времени думала о том, чтобы бросить, а иногда очень хотелось верить, что все строчки написаны не напрасно. И Надя садилась за стол. Вгрызалась и пробиралась сквозь текст. Дышала вместе с ритмом, искала нужные слова. Чувствовала боль. Будто бы через всю нее проходил стотысячный разряд, и она не умирала лишь потому, что писала. И стоило ей остановиться – сердце бы перестало стучать.

Днем время и гнетущие мысли растворялись в работе. А по вечерам Надя ходила на поэтические вечера. Вчера она была в Чеховке – так называли библиотеку имени Чехова на Страстном бульваре, где проходили встречи поэтов. Ей больше хотелось остаться дома, отдохнуть и собрать вещи, но ее очень звал Ларичев – это был его вечер вместе с Лидой Устиновой. Они назвали его «Ничего общего», Лида и Антон писали совершенно разные стихи, и именно различие стало основой вечера.