Повелитель

По дороге Надя свернула на Тверской бульвар, все равно ни один из поэтических вечеров не начинался вовремя. Облетевшие листья царапали плитку пешеходных дорожек, по краям подмигивали разноцветные лампы фонарей, от которых деревья становились красными, зелеными, синими. Она прошла мимо больших стендов с очередной фотовыставкой и остановилась возле облетающих кустов сирени. Здесь они любили сидеть после занятий, прямо на траве. Надя посмотрела на темный пустой газон. Жизнь изменилась, хотя и друзья, и поэзия по-прежнему были рядом. Именно сейчас, на этом месте она почувствовала инобытие, время, которое никогда не станет прежним. Это явственно ощущалось, сквозило в воздухе, мерцало в свете фонарей, гудело потоком машин. «Это значит, что больше ни с кем, никогда, как с тобой», – прошептала Надя строчку, несколько дней крутившуюся в голове, но не желавшую становиться стихотворением. Она развернулась и пошла обратно. С другой стороны улицы на нее смотрел бронзовый Пушкин, за ним темнели окна «Известий». Справа горела вывеска и витрины ресторана «Армения». На последнем этаже «дома под юбкой», давно потерявшего свою балерину, светилось одно окно, можно было рассмотреть на подоконнике пышный цветок и большую круглую люстру под потолком. Надя подошла к светофору. Рядом прямо на зебре заглох автобусик с надписью «Дорожная служба». Громко смеясь и переговариваясь, его толкали шестеро гастарбайтеров в ярко-оранжевых жилетках. Она перешла дорогу и спустилась в переход, чтобы выйти к библиотеке.

Когда Надя вошла в зал, свободных мест почти не осталось. Ей помахал рукой Антон, и Надя подошла к маленьким черным диванчикам, где расположилась вся их компания. Сцены отсюда не было видно, зато здесь можно спокойно общаться. Рядом с Лидой пили коньяк ее коллеги и друзья из газеты «Книжный знак», Егор Лаврин и Миша Куликов.

Надя села рядом с Полем и Доном. С тех пор как они вместе ходили на семинары Поль совершенно не изменился – это был все тот же русоволосый мальчик-поэт, чаще печальный чем веселый. Репников казался спокойным, но его выдавали нервные порывистые движения и прибавившаяся седина. С тех пор, как они с Ангелиной развелись, он за один месяц как будто стал старше лет на десять, перестал писать смешные стихи, много пил и часто говорил о смерти. Причина расставания оказалась проста: его ненаглядная предпочла своему мужу молодого хваткого режиссера. Надя сильно беспокоилась о друге и старалась звонить или видеться с ним как можно чаще, советуясь по поводу ее новых стихов или приглашая на прогулку.

На отдельном диване сидели жена Ларичева Юля и муж Устиновой Кирилл. Юля работала реставратором, а познакомились они на квартирнике. Это была невысокая темноволосая девушка с лисьей улыбкой. Ларичев жену любил и хотел написать завещание в ее пользу на свою квартиру в Чистом переулке. Жилплощадь досталась ему от отца, который был похоронен на Новодевичьем кладбище, и Антон иногда водил на могилу друзей, хвастаясь и одновременно примериваясь к месту своего будущего упокоения.

– А это правда, что издать тысячу экземпляров в «Секунде» стоит сто тысяч? – спросила Юля. – У Тоши вечер, а книги новой нет.

– Да у него книг больше, чем у всех нас, – ответил Камышников. – К тому же мы готовим. К весне должна выйти.

– А что, сто тысяч – много? «Секунда» же давнее издательство, во всех магазинах есть, – присоединился к разговору муж Лиды.

Кирилл работал экскурсоводом, но старался приходить на все вечера, на которых появлялась Лида. Надины друзья добродушно посмеивались, что Кирилл опасается, вдруг его жену уведет какой-нибудь молодой поэт.

– Можно, думаю, и бесплатно там издаться. Но это особый путь, – сказал Паша.

– Путь самурая? А какой особый путь чтобы издаться в «Вьюмеге»? – спросила Надя.

– Писать хорошие стихи. А у тебя вообще-то уже презентация назначена. Или ты новую написала?

– Конечно, нет!

– Все, тихо! Пора, – поднялся Ларичев.

Вечер начался. Слушая стихи друзей, Надя размышляла о внешней, форменной несхожести их стихов. И о равной силе чувств, о которых говорили поэты, каждый по-своему.

Первой читала Лида. Она выбрала для выступления черное платье с короткой бархатной юбкой. Читала Устинова всегда ярко и выразительно, двигаясь по сцене и помогая себе взмахами рук. Голос звучал уверенно, в такт ее движениям дрожали бархатные оборки, а стекла очков блестели, словно вспыхивающие глаза мифической птицы. Это стихотворение называлось «Синьково».