Повелитель света

Итак, эти цивилизованные особи верхнего мира, эти люди, похоже обладавшие научными познаниями в самых разных сферах, использовали в качестве движущей силы животных! Их жабы-рабы крутились в барабанах, как белки в круглых клетках, как идущая перед молотилкой по туманному склону лошадь! То были животные, превращенные в машины, живые инструменты, напоминающие гребцов на галерах былых времен; то были жабы-каторжники!

Эти домашние амфибии казались чрезвычайно легкими, столь легкими, будто были наполнены водородом. Компрессия их сильно изуродовала. Всего их насчитали порядка ста тридцати штук, что позволило известному физику, мсье Соломону Кану, в шутку сказать, что мощность аэроскафа составляла сто тридцать жабо-сил.

И это свидетельствовало о наличии в надвоздушном мире целой невидимой фауны вакуума.

Господин Летелье забрал несколько задохнувшихся животных с собой. Помещенные в лед с грузилами, они отправились тем же путем, что и их покойные хозяева.

В это время инженеры, которые поглаживали, простукивали, натирали и аускультировали машины, открыто восхищались их сложным и хитроумным устройством. Однако сферическая форма в них играла роль столь комичную и важную, что самые степенные техники покатывались со смеху, обнаруживая у себя под пальцами такое количество шариков, шаров, комков и прочих шишек.

Насмеявшись до слез, они принимались ворчать из-за того, что проклятая невидимость не позволяла им понять устройство этих механизмов. Несколько слепых молодых людей, выбранных за их ум среди стипендиатов одного из институтов, тактично оказывали им очень ценную помощь.

Но это была полумера, и вскоре господин Летелье заметил, что для дальнейшего изучения устройства аэроскафа и его деталей совершенно необходимо сделать их видимыми.

Ах! Чем только не пытались его красить! Но аэроскаф оставался невосприимчивым ко всем видам грунтовки. Ничто не оставляло на нем следов, как и ранее – мел Вирашоля. Начиная с клеевой и заканчивая эмалевой, одна за другой были безуспешно перепробованы все виды краски.

Такая неудача побудила астронома забрать куски подвоздушного судна для химического анализа, чтобы изготовить краску, способную закрепиться на невидимом веществе и таким образом заставить его проявиться.

А пока господин Летелье довольствовался тем, что вызвал бригаду лепщиков, которые тут же принялись формовать самые простые части, в том числе – щипцы-корзину и винт. Так по крайней мере люди получали хотя бы муляжи.

День клонился к закату.

– Пойдемте, – сказал астроном герцогу д’Аньесу. – Теперь наш черед препарировать сарванов… Как только подумаю о дочери, так, мне кажется, я бы с удовольствием и живых их искромсал в клочья!.. Пойдемте, мсье. Захватим с собой того слепца, которого вы видели внизу; его зовут Луи Куртуа, и он хорошо разбирается в анатомии. Директор этого учреждения мне его горячо рекомендовал. Сходите за ним, если не трудно.

Когда эта троица рука об руку покинула Гран-Пале, гипсовый винт уже явился на свет, причудливый и невероятный, совершенно белый – точная копия того чудесного винта, что был придуман не людьми.

Глава 15 Правда о сарванах

Сгоравший от нетерпения доктор Монбардо ожидал их в лаборатории на бульваре Сен-Жермен, прекрасной художественной мастерской, которую господин Летелье переоборудовал для всевозможных научных опытов на седьмом этаже своего дома. Доктор расхаживал по ней широким шагом под резким светом электрической дуги. На столе он расставил сверкающие стальные контейнеры и обладающие различными химическими свойствами жидкости, позаимствованные им по такому случаю у парижских коллег.

Параллельно выстроившимся в ряд пяти цинковым ящикам расположились небольшие охладительные коробки с опытными образцами мотолягушек.

Герцог д’Аньес и господин Летелье вызвались открыть один из этих ящиков. Доктор тем временем, не прекращая шагать взад и вперед, высказывал свое возмущение, обращаясь к слепому коллеге:

– И это все люди, мсье! Какой позор! Люди! Двуногие, двурукие макроцефалы, как вы и я! Существа, которым выпала честь быть похожими на Клода Бернара, Пастера… на Толстого, в конце концов, и которые, словно пескарей каких-то, вылавливают себе подобных!.. Собирают их, коллекционируют!.. Ох!.. Ах!.. Бедное, бедное человечество, мсье!

– Полноте! – отвечал господин Куртуа. – Будь у нас возможность, мы бы делали то же самое. В Саду Акклиматизации, к примеру, проводятся выставки диких животных, мало чем отличающиеся от аэриума сарванов. Да и то извращенное наслаждение, которое испытывают любители подглядывать за другими через замочную скважину, есть, доктор, не что иное, как сладострастие коллекционера!

– Бедное, бедное человечество!

– Подойди-ка помоги нам, Каликст, – позвал свояка господин Летелье.

Посреди цепей и талого льда плавало нечто невидимое, некий «объемистый силуэт» (уж простите за такое выражение!) человеческого существа – не толстого и не худого, не высокого и не низкого.