Повелитель света

– А что, если им неизвестно, что это такое – страдание?.. Об этом вы не подумали?.. Мы, которые способны страдать, заявляем, что некоторые животные не знают, что такое боль. Но можем ли мы быть в этом уверены?

– Быть может, – предположил слепец, – быть может, они потому и приняли наш облик, что знали: именно себе подобных – людей – люди больше всего и боятся? Но поспешим: эти останки уже начинают загнивать…

– Досадно, – вздохнул господин Летелье. – А я-то хотел подвергнуть их радиографическому анализу и отформовать их…

– Все равно бы не успели.

– Тогда попытаемся хотя бы понять, как они восполняют недостаток кровообращения и дыхательной функции, и разъединим это подобие человека.

Восходящее солнце нашло их склонившимися над небольшими невидимыми трупиками, мерзкими и невесомыми, которые при каждом неловком движении то и дело норовили приклеиться к потолку. Но результат ночного бдения наших исследователей слишком научен, чтобы описывать его на страницах романа, – ясности это все равно бы не внесло.

Так закончилась памятная ночь с 6 на 7 сентября 1912 года, достойная того пятничного дня, что навсегда вошел в анналы науки.

Глава 16 De Profundis Clamavi

Утренние газеты раскупили, едва они появились. Народ надеялся прочитать исчерпывающие объяснения таинственного происшествия на больших бульварах (вечерние выпуски рассказали о нем путано), но был глубоко разочарован, приобретя вместе с лучшими газетами лишь новые ребусы и загадки. Пресса довольно сносно описала случившееся в Гран-Пале, но сопроводила эту – саму по себе ужасающую – информацию нелепыми комментариями и в высшей степени оригинальными разъяснениями.

В воспаленном мозгу публики все, что касалось аэроскафа, приобрело более или менее определенные очертания, но понятие надвоздушного мира осталось туманным.

Инстинктивно люди почувствовали, что происходит нечто серьезное, и Париж забурлил. Магазины опустели.

Толпы осаждали одно министерство за другим, не зная, в которое следует обращаться в подобных случаях. Народ полагал, что правительство хитрит и что-то утаивает; размахивая лампионами перед палатой депутатов, сто тысяч человек требовали, чтоб им рассказали правду.

Некий квестор из числа депутатов отправился к мсье Летелье с просьбой просветить нацию.

Около четырех часов дня началось бесплатное распространение спешно отпечатанного бюллетеня, содержащего коммюнике астронома (док. 821).

Оно ничего не скрывало, хотя тон его при этом был весьма сдержанным.

Именно тогда Синяя угроза предстала во всем своем ужасе и величии: людям открыто и честно сообщили, что где-то над ними, на невидимом шаре, размерами превосходящем Землю и со всех сторон ее окружающем, живет другой род разумных существ, судя по всему на нас напавших, существ, опасных в силу своего местоположения, могущества, образа жизни, гения и невидимости, существ, превративших нас в осажденных слепцов.

Человечество обуял непередаваемый страх, который еще усиливался тем обстоятельством, что двумя известными формами существ вакуума оказались формы самых отталкивающих земных животных, неприязнь к которым не прошла у людей и за многие века ежедневного с ними общения.

Людей перестала интересовать судьба пленников; они боялись, как бы несчастья не свалились на их собственные головы. Омерзительное вмешательство жаб и пауков в наши дела занимало все мысли (тут важно отметить, что вначале народ не различал сарванов и их динамическую живность).

Несмотря на разъяснения господина Летелье, уверенность в неизбежном вторжении укоренилась в людских умах на долгие месяцы; армия ожидала, что в любую минуту последует приказ о мобилизации.

Через двадцать четыре часа в страхе жил уже весь мир.

Жажда знаний охватила даже самые отсталые племена. Невежды приобщались к началам оптики и метеорологии; клерки пытались постичь тайны мироздания. Брошюру Жана Сарьера «Очерк о невидимом» сметали с библиотечных полок во всех ее многоязычных изданиях. За разрешение опубликовать красную тетрадь «Журналь», «Дейли мейл», «Нью-Йорк геральд», «Новое время» и «Кельнская газета» предлагали мсье Летелье целые состояния, но тот всем отказал.

Конец света, которого так опасались, казалось, все же наступил. Церкви и храмы, синагоги, пагоды и мечети были переполнены испуганными толпами усердно молящихся верующих, а кабаки ломились от пьяных. Банки, тихие и всеми оставленные, не дождались никого, кто пожелал бы их ограбить.

Всеобщая подавленность сменялась повсеместным перевозбуждением.