Повелитель света

Он перевернул одну из пластин и увидел, как в ее прямоугольнике «верхнюю комнатку» осветили первые лучи зари, – увидел так же отчетливо, как если бы сам рассматривал этот интерьер через окно, повиснув на водостоке башни. Но зрелище снаружи интересовало Шарля куда больше, поэтому он вернулся к нему. Старинная заря заливала столь же старинный сад росой, лучами, всей нежностью оттенков.

Едва появилось солнце, к винограднику начали подтягиваться крестьяне. Одни были в кюлотах и грубых чулках, другие – в обычных штанах. Но все – все эти умершие уже люди – носили одежды, походившие на маскарадные костюмы. Подъехала двухколесная телега, в которую была впряжена лошадь. Началась разгрузка бочек. С десяток мужчин и женщин вошли в виноградник. То было время сбора урожая.

Потом он увидел, как открылась дверь замка – та, над которой позднее появится маркиза, – и вышел владелец поместья.

Как и накануне, на нем была оливкового цвета куртка с коричневым воротником, широкие морские штаны в полоску и фетровая шляпа с закрученными в трубочку полями. Рядом с ним скакала обезьянка, на плече сидел изумительный желто-зеленый попугай.

Шарль, увлеченный всем, что касалось Истории, не забыл ничего из летописей капитана Сезара. Он знал, что попугая зовут Питт, а шимпанзе – Кобург; Сезар шутки ради дал им такие имена для того, чтобы высмеять Англию и Австрию, противников Революции и Наполеона I[83]; и ничто не могло позабавить Шарля больше, чем вид этих животных, занимавших славное место в «Воспоминаниях» бывшего корсара.

Он видел, как хозяин замка зашагал по аллее виноградника; слуги приветствовали его с тем почтительным усердием, которого уже не встретишь в наши дни. Затем могучий парень, судя по всему командовавший всеми прочими, подозвал какую-то пожилую, согбенную женщину в чепце, и Шарль понял: он что-то объясняет Сезару касательно этой старушки. И действительно, Сезар протянул пухлый кошель бедной женщине, которая принялась целовать его руки, в то время как Питт и Кобург резвились как могли, каждый на свой манер.

Эта сцена стала для Шарля лучом света, так как (он прекрасно это помнил) Сезар в своих записях упоминал о щедрой милостыне, поданной им одной достойной сочувствия сборщице урожая незадолго до его отъезда из Силаза в Париж.

Из чего следовало, что этот осенний день, столь чудесно сохраненный и воссозданный обращенными к прошлому пластинами, был одним из последних дней сентября 1829 года.

В этот момент Шарль заметил, что солнце встало уже не только в прошлом, но и в настоящем и что начинается новый день сентября года 1929-го.

Ровно век разделял два утра, которые он созерцал в одно и то же время.

Глава 6 Сто лет

Ровно век. Сто лет.

Несложно себе представить умонастроение Шарля. Только что открытая им диковина наполняла его страстным любопытством, которое и не думало угасать.

Впрочем, в то время, о котором идет речь, он все еще пребывал в неведении; покров тайны окутывал это чудо. Да, он мог его, это чудо, удостоверить, но не мог объяснить, что придавало приключению ни с чем не сравнимую прелесть.

Весь день он оставался в своей комнате, погруженный в необыкновенное созерцание населенных призраками стекол и в изучение проблемы, которую они ставили в области физики, а весьма вероятно – и какой-нибудь другой науки.

Он очистил каминную полку и вместо часов и канделябров в стиле рококо установил на ней, одно рядом с другим, оба этих стекла.

Первое показывало ему парк 1829 года.

Второе – в силу того, что «глядело» в другом направлении, – демонстрировало интерьер «верхней комнатки».

А в зеркале, напротив которого они были установлены, обратная сторона отражалась как лицевая; лицевая – как обратная.

Клод, Перонна и Жюльен время от времени заходили составить компанию «мсье Шарлю» и подивиться вместе с ним чудесному зрелищу, почти невероятному, поскольку никому еще не доводилось иметь дело ни с чем подобным; впрочем, человечество видело и еще увидит и другие чудеса; и этот феномен, который был способен поразить весьма просвещенного молодого человека, не являлся, разумеется, более необычайным, чем эффект X-лучей, радиоволны или телевидение. В эпоху, когда эти чудеса науки показывают через кожу наши скелеты, передают без проводов слова и изображения и переносят на расстояния во многие лье вид человека или пейзажа, то, что Шарль Кристиани видел перед собой, этот феномен особого телевидения, или ретровидения, уже не был чем-то совершенно невообразимым. Разве что увидеть нечто подобное никто из присутствующих в замке не ожидал.

Шарль, однако же, мало-помалу привыкал к этому чуду. (Все – увы! – поддается успокаивающему, обесцвечивающему действию привычки, неумолимо стирающей позолоту.) Он привыкал к нему тем быстрее, что хотел этого. А хотел он этого потому, что знал: человек должен воздерживаться от сентиментальных или эмоциональных всплесков.