Повелитель света

Поэтому он приглушал волнения души и сердца, которые накатывали каждый раз, когда множество деталей картины 1829 года свидетельствовало о том, что он видит тут частицу еще не французской Савойи, в то время как в самой Франции еще несколько месяцев остается править Карлу X; что он видит вещи, животных и людей, деревья и облака столетней давности!

Судя по всему, по случаю сбора винограда – традиционного праздника – в Силазе собралась вся семья старого корсара. День уже вступил в свои права, и при ярком солнечном свете Шарль различил среди сборщиков винограда тридцатисемилетнего сына Сезара, Горация, и его жену, которую наблюдавший не без труда идентифицировал и уже не путал с сестрой Горация, Люсиль. Эта дама тридцати четырех лет была в украшенной лентами шляпе с широкими мягкими полями и выделялась в толпе платьем с рукавами-буфами, зауженными книзу, и развевающейся юбкой-клош. Двое миловидных мальчуганов играли перед замком в жё-дё-грас[84]: маленький Наполеон, пятнадцати лет, единственный сын Горация, и маленький Ансельм Лебуляр, четырнадцати лет, сын Люсиль… Шарль даже не сомневался: это были они. Этот симпатичный щеголь в каскетке с кисточкой, вероятно, его прадед, умерший в 1899 году в возрасте восьмидесяти пяти лет – всего за пять лет до рождения самого Шарля. А второй, в коротенькой куртке на английский манер и столь галантно открытой на груди сорочке, ну да, это, должно быть, будущий советник при французском дворе, умерший в Париже в 1883 году, отец той самой кузины Друэ, «которая так скверно обошлась с Мелани»! Потому как (что отнюдь не редкость) из двух ветвей семейства Сезара Кристиани ветвь Шарля насчитывала пять поколений, а ветвь кузины Друэ – всего три.

– Стало быть, – шептал Шарль, – это мой прадед Наполеон и его кузен Ансельм… Если только не наоборот… Совсем еще дети, играющие в жё-дё-грас прямо передо мной. Словно сошедшие с картины Изабе… Но полноте! В конце концов, если бы кинематограф был изобретен во времена Карла X, такая семейная сцена меня нисколько бы не удивила! Через сто лет и мои внуки увидят меня на экране и не испытают ни малейшего потрясения… Мои внуки! – пробормотал он уже с некой грустью. – Мои дети!..

И Рита, вопреки всему, снова промелькнула в его мечтаниях, с ее ясным взглядом, столь искренним и решительным.

Рядом суетилась Перонна, которая, накрывая круглый столик на одной ножке, не переставала глазеть на пластины и восторженно повторять, что она ничего в этом не понимает.

Шарль в который уже раз прикоснулся к поверхности загадочной субстанции. То же самое впечатление: будто гладишь матовое стекло с матированной стороны. Ни ощутимого тепла, ни холода. Похоже, феномен был вызван исключительно светом и природой материи, на которой тот играл таким образом…

Пейзаж вековой давности выглядел слегка потемневшим вследствие особенностей сохранившего его вещества.

– Природа материи… – снова и снова повторял себе Шарль.

При внимательном осмотре пластин под углом он ощутил некую бархатистость, пусть и едва осязаемую и, опять же, имевшую сходство с матовым стеклом. Но никакого отсвечивания нигде так и не выявил.

– Природа материи… Посмотрим… – рассуждал молодой историк. – Проходя через красное стекло, свет и сам становится красным, и мы видим пейзаж красного цвета. Аналогичный результат и для других цветов.

– Это-то я понимаю, – сказала Перонна, – мне непонятно другое…

– Подождите! – произнес Шарль. – Проходя сквозь кристаллическое стекло или кристаллическую призму, свет отклоняется в сторону или же разлагается на части… Когда свет проходит не сквозь воздушную среду, а сквозь воду, он задерживается. Да, Перонна, в воде, скажем, изображение предметов доходит до нас не так быстро, как на поверхности земли, пусть и чуточку медленнее, но все же медленнее, и это неизбежно.

– То есть, – сказала Перонна, – эти пластины подобны, если можно так выразиться, таким пластинам воды, через которые свет проходит в сто тысяч раз медленнее, чем через обычную воду?

– Именно! – воскликнул Шарль. – Эти стекла имеют такую структуру, при прохождении через которую свет задерживается точно так же, как он задерживается, проходя через воду; точно так же, как и звук задерживается в определенной среде. Да вы, Перонна, и сами знаете, что через какую-нибудь металлическую трубу, что-нибудь твердое, звук услышишь быстрее, чем в свободном пространстве. Так вот, Перонна: здесь примерно такой же случай! Вот и решение. Эти стекла – будем их так называть – пропускают свет крайне слабо, раз уж столь незначительной толщины пластина способна задержать его на сто лет. Подумать только: целых сто лет нужно лучу света, чтобы пробить этот пласт материи! То есть за год он пробивает лишь сотую часть этой толщины.