Повелитель света

Читатель, безусловно, помнит военный парад, на который только что намекал Бертран Валуа. 14 июля 1930 года традиционный смотр войск парижского гарнизона сопровождался необычным зрелищем. Правительство республики решило показать парижанам офицеров и солдат, которые в униформе старой африканской армии недавно дефилировали в городе Алжире перед господином Думергом[100] во время празднеств, посвященных столетию завоевания. Это любопытное и торжественное мероприятие почтили своим присутствием бей Туниса, князь Монако и сорок арабских шейхов верхом на своих лошадях. Сам парад проходил на площади Инвалидов, после чего войска проследовали маршем – через площадь Согласия, улицу Руаяль, бульвары Мадлен и Капуцинок, авеню Оперы и улицу Риволи – до площади Ратуши.

Квартира кузины Друэ в силу своего великолепного расположения являлась самым удобным местом для созерцания этого масштабного военного представления, которое без помощи люминита должно было явить взору Шарля, Бертрана и Коломбы в самый разгар XX века зрелище, пусть и весьма отдаленно напоминающее знаменитый парад, состоявшийся 28 июля 1835 года, но уж наверняка не омраченное взрывом какой-либо адской машины.

– Завтра по крайней мере, – говорил Шарль, покидая сестру, – нам бояться нечего. Неожиданностей не предвидится!

– Как знать! – заметил Бертран, поведя носом.

– Дурачок! – пробормотала Коломба, порывисто его обняв.

Глава 17 Элегия

В тот самый час, когда Шарль покидал сестру и зятя, две молодые женщины, жгучая брюнетка и яркая блондинка, обе с охапкой роз в руках, шли по тихой аллее в одном из укромных уголков кладбища Пер-Лашез. Рита, сделавшаяся еще утонченнее и стройнее, казалось, стала старше после своего выздоровления. Легкая бледность все еще выдавала недавние круги под глазами, более блестящими и глубокими, чем прежде. Сейчас, шагая рядом с Женевьевой Летурнёр, она уже ничем – ни походкой, ни выражением лица, ни едва уловимыми приметами минувшего отрочества – не отличалась от своей подруги. Две «молодые женщины», сказали бы о них. Конечно, платья и головные уборы расставляли все по местам, но не все же разбираются в языке модисток и портних. Все было уже не так, как на мостике «Боярвиля». Разумеется, красота мадемуазель Ортофьери ничего не потеряла от этой тонкости, от этой строгой бледности и пылкой меланхолии. Но страдания и долгая битва со смертью навсегда изгнали из ее естества последние следы восхитительного детства.

– Это должно быть где-то здесь, – сказала она.

Аллеи переплетались между собою. Этот уголок кладбища Пер-Лашез тенист и романтичен. Памятники здесь выглядят древнее, чем они есть на самом деле, и даже деревья, как-то по-старинному печальные, стоят с поникшей, бледной листвой, словно ива поэта[101].

Женевьева и Рита прошлись взглядом между стелами, кипарисами и тисовыми деревьями. Женевьева остановилась:

– Вот она.

Одинокая могила вытянула свою покрытую мхом плиту на небольшом участке земли, обнесенном цепями. Под плакучим ясенем высилась стрельчатая стела, ровная и прямая, будто изголовье жесткой и холодной каменной кровати. На табличке, одно под другим, были выгравированы имена:

Первое:

Поль Максимилиан Гораций Кристиани

родился в Силазе (Савойя) 2 апреля 1792

умер в Париже 13 ноября 1832

Второе:

Луи Жозеф Сезар Кристиани

капитан корабля

родился в Аяччо 15 августа 1769

умер в Париже 28 июля 1835

Третье:

Эжени Кристиани, 1844–1850.

Далее: Люсиль Кристиани, супруга Лебуляра, 1795–1866; Ансельм Лебуляр-Кристиани, 1815–1883; Наполеон Кристиани, 1814–1899; Ашиль Кристиани, 1848–1923; Адриан Кристиани, умер за Францию, 1873–1915

Они читали молча, неподвижные, Рита – более благоговейно, но обе – порозовев от отблеска цветов, охапки которых они прижимали к груди.

Рита глубоко вздохнула.

– Печальная любовь! – промолвила она с мимолетной и преисполненной горечи улыбкой.

На смену унылому дню постепенно приходил вечер. Тусклые лучи заходящего солнца ложились на ветви старых кладбищенских деревьев. Птички, уже готовые исчезнуть на ночь, чирикали наперебой в бездонной тишине кладбища, и это было грустно.

Принесенные розы устлали плиту, поднявшись к стеле яркой и пышной горкой.

Бросив вопрошающий взгляд на Женевьеву, Рита сделала неопределенный жест.

– Да нет, все в порядке, – сказала подруга. – Раз уж тебе хотелось как-то выразить свои чувства, ничего лучшего ты и не могла сделать.

– Он никогда ничего об этом не узнает, – подумала Рита вслух.

И тут же с холодной иронией добавила:

– Как это сдержанно, поэтично – наконец, восхитительно!

– Замолчи! – взмолилась Женевьева.