Повелитель света

Женщины вышли на балкон, и мужчины последовали их примеру. На улице наблюдалось невероятное скопление народа, и люди все прибывали. Фасады были украшены десятками сине-бело-красных флагов, многочисленные зрители вели себя сдержанно. Публика казалась гораздо более хладнокровной, искушенной и пресыщенной, чем публика 1835 года, с которой Шарль, не удержавшись, позволил себе мысленно ее сравнить. Плотность толпы, заполонившей тротуары, с каждой минутой возрастала. Уличное движение остановилось.

Как это все отличалось от королевского парада, облик которого восстановил люминит! Сегодня – какое спокойствие и какая дисциплина, гражданская и военная! Но также и сколько лиц, выражающих меньше пыла и больше равнодушия!

Тем временем раздался гул, поднимаясь от людской массы, скопившейся в двух параллельных толпах. Вдали конец улицы Риволи прорезала темная полоса, усеянная цветными точками и небольшими золотыми и серебряными вспышками.

Одобрительный гул толпы усилился, затем стал стихать, оставшись, однако же, более оживленным, чем прежде.

Волнообразная многоцветная полоса продвигалась вперед. Шум приветственных возгласов становился все громче. Приближались войска. По временам какими-то порывами доносились звуки труб и каденции барабанов.

Держа за длинную ручку перламутровый бинокль, кузина Друэ, поигрывая ноздрями и бровями, наблюдала за постепенным приближением колонн.

Прохождение войск сопровождалось громогласными криками «ура!».

Наконец, занимая почти всю ширину проезжей части, появился взвод республиканской гвардии: он шествовал по деревянной мостовой, чеканя шаг. Следом на значительном расстоянии медленно двигались, словно явившиеся из чудесного сна, музыканты, барабанщики и горнисты 14-го линейного полка, впереди которых, жонглируя своим жезлом, вышагивал тамбурмажор. И пока проходили эти призраки прошлого, солнце, действующее, будто ловко направляемый прожектор, вдруг залило их ярким светом, и на какой-то миг показалось, что они выпрыгнули из самих себя, внезапно сбросили с себя последние крепы смерти.

То было захватывающее зрелище! И спрессованная толпа взревела от восторга, аплодируя одновременно и световому эффекту, и замысловатому сюрпризу погоды, и прекрасной выправке живых манекенов, которые проходили в киверах былых времен, стуча в барабаны, дуя в трубы и играя величественный «Марш Моисея»[103], тот самый, которым сопровождалось победоносное вступление французской армии в Алжир.

В этот миг Шарль, сколь бы он ни был одержим зрелищем старых армейских подразделений, следовавших друг за другом колоннами и разделенных довольно значительными промежутками, заметил, что этот парад дает ему именно то, что оказался не способен воспроизвести люминит: шум – неистовый и разнообразный шум, который 28 июля 1835 года, во время проезда Луи-Филиппа, сочетался со звуками музыки, боем барабанов и этим необычайным гулким фейерверком, в котором слышны все здравицы, крики, приветствия, обращения и веселые шутки восторженного населения.

Музыка – особенно этот величественный марш – накладывала на слуховое представление впечатляющую печать древности. Закрыв глаза, прислушавшись к тому, как эта размеренная мелодия отбивает свой прецессионный ритм на фоне оглушительного шума, можно было легко представить себе, что ты находишься на бульваре Тампль 28 июля 1835 года и люминит замедляет уже не свет, а звуки.

Тогда-то и произошло то, что могло поразить, удивить, встревожить Шарля Кристиани, его сестру и Бертрана Валуа больше всего на свете. То, что представлялось самым невероятным. То, наконец, что покажется читателю наихудшим из всего возможного, хотя мы и преподнесем это ему со всей осмотрительностью. Короче, произошло следующее.

Пока Шарль закрывал, всего на мгновение, глаза, чтобы насладиться акустическим воспроизведением парада короля Луи-Филиппа, мысленно переносясь на бульвар Тампль, каким тот был за несколько секунд до ужасного взрыва адской машины Фиески, вдруг позади него, в этой квартире, украшенной вещами, оставшимися после смерти Сезара, декорированной на манер кабинета, в котором старый корсар погиб от пули своего убийцы, – да, внезапно где-то в тени прозвучал страшный голос:

– Вы ведь меня помните, капитан, не так ли?

Шарль вздрогнул и резко повернулся к внутренней части гостиной. Но этот голос – возможно ли это? – этот голос прозвучал в его голове! То была… то была слуховая галлюцинация, дополнявшая его фантазию! Он лишь подумал, что услышал это! Его воображение вырвалось за пределы музыки и криков!..

Но нет! Бертран и Коломба – ошеломленные, окаменевшие – смотрели на него с округлившимися глазами и разинутым ртом! Как? Они тоже? Они тоже слышали этот ужасный голос, задавший не менее ужасный вопрос? Все отреагировали молниеносно. Не прошло и трех секунд с момента необычайной апострофы, как другой голос – раскатистый, колоритный и явно южный – воскликнул с испугом и удивлением:

– Боже правый! Жан Карту́!