Поверженный тополь (СИ)

   За день Михаил перекопал больше половины своего участка. Анну он отпустил раньше, чтобы та наварила картошки к ужину. Печь в доме растопила старшая дочь Наталья.

   Брат так и не появился.

   Закончив работу, Михаил отряс лопату, прочистил горло и плюнул аккуратно между своим участком и братовым. 'Забор поставлю. Давно надо было! Кто же знал?' Прошел вдоль границы и плюнул еще пару раз. Пересек свой участок и на другом конце плюнул - моё!

   Михаил устало переступил порог дома, с удовольствием вбирая жаркий воздух печи, насыщенный картофельным влажным духом, и озадачился: где малОй?

  - Малой где? - бросил он жене. Та в ответ развела руками, чуть слышно прошамкала беззубо: 'Не жнаю'.

  - А Наталья иде? Тоже не знаешь? А чего ты знаешь, шельма? Мало тебя драл. Петька, поди, по поселку шныряет, ищет, чего б спереть. Выдеру шельмеца!

   Михаил вышел из избы и увидел через забор соседа.

  - Петьку моего не видал?

  - Видал твоего Петьку, как же, - радостно ощерился сосед, и его широкая улыбка Михаилу шибко не понравилась.

   Петька между тем поросенком визжал в милицейском участке, потому что его привязывали к скамье, силой удерживая лежащим на животе. Собственный визг не помешал десятилетнему сорванцу услышать, как в воздухе дважды свистнул в руках милиционера вымоченный в воде ивовый прут. Двое взрослых с трудом управились с брыкливым мальчишкой, прут рассек воздух и шлепнулся на голую Петькину спину. Пацан зашелся в отчаянном крике. Присутствующие недоуменно переглянулись. Прут шлепнулся на спину еще девять раз, и охрипшего отрока стали отвязывать от скамьи. Петька продолжал сопротивляться, один из взрослых потерял терпение и дал ему подзатыльник с напутствием:

  - Уймись, а не то в карцер посадим. Посидишь - поумнеешь. Мало того, что вор, еще и трусливый, как баба!

   Петька замолчал. Следом на скамью уложили перепуганного друга Андрюху, до сих пор не издавшего ни звука. Его тоже привязали и отшлепали розгой. Петька жадно наблюдал за экзекуцией и жестоко раскаивался - не в том, что на рынке тащил у людей из карманов, и даже не в том, что попался, а в том, что орал, как резаный, хотя батя лупил гораздо больнее, чем эти дядьки милиционеры. Чего орать было, и что он, в самом деле, как баба? Андрюха молчит вон, как воды в рот набрал, и смотрят на него даже как-то уважительно... Петька и на Андрюху обиделся, что тот проявил при наказании невиданную стойкость.

   После экзекуции мальчишек отпустили.

  - При Советской власти не наказывали, - осторожно пробубнил Андрюха, натянул штанишки до самых подмышек и раза два шмыгнул носом. Петька хотел похвастаться, что милиция бьет совсем не больно, не то, что батя, да вовремя вспомнил, как визжал, снова надулся на мужественного друга и напустил на себя заносчивый вид, а тонкие губы вытянулись в ниточку, да так и поехали набок.

   Домой возвращался с опаской: наверняка батя уже прознал, что сынок попался, наказание может продолжиться и будет более суровым.

   Так и есть, прознал! Батя ввинтил в сына пронзительный взгляд, а глаза у него вращались, значит - жди беды! Лучше б он, Петька, чесслово, в лесу заночевал!

  - Задери-ка рубашку! - велел отец.

   Петька медленно потянул рубашку к подбородку.

  - Спиной повернись, шельмец!

   Так же медленно Петька повернулся и задрал рубашку, явив худую белую спину с остро выступающими позвонками и ребрами. Поперек позвоночника розовели отчетливые полосы.

   Батя презрительно фыркнул:

  - И это всё? Ты когда по чужим карманам шарить перестанешь, шельмец? Руки поотламываю! Жрать сегодня не получишь!

   Если на этом всё, значит, жить можно. Главное, лупить не будут. Петька тихонько вздохнул и опустил рубашку. Михаил с досадой смотрел на маленького, худого сына, больше похожего не на него, отца, а на дядю Василия, будто Васька его отец. Похож был светлыми глазами и волосами неопределенного мышиного цвета, но ходил он по-отцовски вразвалку, с несвойственной вообще никому из родни наглой кривой ухмылкой, с нахальным прищуром, а глаза так и стригли вокруг - что бы украсть? Бабка Авдотья загремела на каторгу за искусное воровство, в нее и попёр внучек! Батя дубасил его за шальные руки, тащившие все, что плохо лежит, за то, что исправно шарил по чужим огородам, разок влетело и матери Анне - за то, что сын похож на родного дядьку, а не на отца, хотя знал, что жена подолом никогда не трясла и в соседний дом тишком не бегала.

   Михаил то и дело прохаживался по тесной избе и всматривался в темнеющее оконце.

  - Ставни-то закрыть, батя? - спросил провинившийся сын.

  - Погоди чутка, - отозвался отец.