«Стамеску» (так называл Даму, когда ещё не была сложившейся девушкой, а была худой, угловатой девчонкой выше меня ростом) свою ты, Дядя Ваня, в обиду никому не дашь. Держи карман шире, казначей мэрии. Тебе, Батый, — работка: попробуй сформулировать заключение протокола — это тебе не на списывание домашнего задания крапать.
Смирившись с неизбежностью, я попытался вырваться, но директор плечо не отпустил. Тогда я протянул в поклоне дощечку ближе, под самое лицо — дарю, дескать. «Держи сам, — приказал мне шёпотом и добавил: — Отец всыплет, я добавлю». Отпустил моё плечо и отклонился от поделки далеко назад — я так понял, оценить произведение. Покрутил дощечку на моих пальцах — рассмотрел со всех сторон.
— И это бегемот?.. Где хвалёные достоинства — реалистичность и выразительность?
У меня взыграло на душе!
— А мне нравиться. Не совсем реализм, конечно. Стиль здесь — скорее «суровый стиль», в чём-то перекликается с «сюрреализмом». А, впрочем, — «примитивизм», — тут же за директором высказал своё мнение Плохиш.
— Я бы так не слепил, — поддержал Батый.
— Животное по брюхо в воде. Пьёт в пруду Московского зоопарка. Видите, концентрические круги по воде у пасти, — воодушевлено поясняла Маргарита Астафьевна.
«Из пруда воду пьёт!», «Похож!», «Точно похож!», «Ну нормально!», «А бегемот и гиппопотам — это одно и то же?» — поддерживали Стаса, Батыя и зоологичку от класса.
— Ну, если таков тигр… корова… вот такая…. Кит хорош, но волн океанских не хватает. Ёжик — авангардистский, и не плох! Ворона — симпатичная… Молоком питалась, не из яйца вылупилась?.. А это, надо полагать, черепаха… То… — Дядя Ваня повернулся ко мне, — с большой натяжкой можно согласиться с тем, что вот это… бегемот. Стоит… То есть, лежит… То есть воду пьёт! В пруду… Ни о реалистичности, ни о выразительности здесь, конечно, говорить не приходится, несмотря даже на наличие кругов по воде. Соглашусь с Запрудным: «суровый стиль», больше «примитивизм», «сюром» отдаёт.
Я облегчено опустил дощечку, и Дядя Ваня примял поля шляпы вниз, — так всегда проделывал, когда затея ему удавалась.
Но рано было ему и мне обольщаться. Отец встрял!
Стоял, молчал, теребил себе мочки. Сыну повезло, сухим из воды выходил. Друг выправил положение, да чего уж там — выручил. Спас от штрафов, а он! Всё угробил, заявив:
— Эти пройдохи издеваются над тобой, Ваня! Да ты посмотри, какой же это бегемот? Какой сюр, какой примитивизм — натурализм чистой воды.
— Бегемот, — заскрежетал зубами Дядя Ваня. — Нет, ты посмотри на эти иголки, это иголки ёжика? А медведи? Лапы сосут, а то не узнал бы. А скунсы эти? Кто слепил?.. Карамазовы. Похожи. Ну, жирафа ни с кем не спутаешь. Хомяка тоже… огромен, думаю, слона лепили, да хобот не успели, хомяком оставили. Вот так и Франц, не успел вылепить глаза и уши своему бегемоту, время на круги по воде потратил.
Отец послушал друга, махнул рукой и обратился ко мне:
— Вот что сын, если ты сейчас же не убедишь меня в том, что действительно вылепил бегемота, я заявляю перед господином Вандевельде и твоими товарищами, вертолёта ты все лето не получишь. Парубка я купил, стоит на площадке.
У меня там же, где взыграло, потом оборвалось, снова взыграло. Купил! Не дожидаясь конца месяца. Наверное, владелец пригрозил продать… Ладно, в конце концов, лепил я бегемота, а к поправочкам в облике я не причастен, не моих рук дело. И меня понесло:
— Да, слепил я бегемота… Нет у него ног. Вот. Бегемот — инвалид… В былом артист Одесского цирка, воздушный гимнаст. Уникальное было млекопитающее, перенёс уникальнейшую операцию: ему, чтобы мог ухватиться за трапецию и канат, вместо… копыт на передних ногах пришили кисти шимпанзе, а на задних стопы орангутанга. Однажды он репетировал ночью, один на арене. Цирковой сторож был глуховат, потому ничего не услышал, не оказал первой помощи, не вызвал «скорую». Бегемот к своему несчастью сорвался с трапеции. Пролежал на арене всю пятницу, в цирке как на грех выходные перед гастролями начались. Промучился субботу и воскресенье, ещё день и ночь, весь вторник до среды. Началась гангрена, и бедный гимнаст в четверг лишился конечностей. Глаза, они выскочили из орбит ещё при падении, от удара об арену. А уши ему откусил жираф в Московском зоопарке, когда был ещё гигопотамчиком, в детстве. В воде не видно, — он и этого… письки лишился. А… семенные мешочки ему вырезали сразу, как начал тренировки под куполом — мешали рассчитать и исполнить сальто-мортале. Пасть зашили, дырочку вот оставили — шланг вставить кормить. Цирк обанкротился.
Я вернулся к стеллажу, положил бегемота-инвалида рядом с китом и, отметив краем глаза оторопелость отца и Дяди Вани, уставился в стену — на портрет лукавого Леонардо.
Тишину и напряжение в мастерской прервали Батый с Плохишом. Первый шмыгнул носом, второй к этому добавил:
— Ну, кто бы так интересно рассказал о любимом млекопитающем?! Артист цирка! Воздушный гимнаст! Умел рассчитать сальто-мортале! Одессит! Маргарита Астафьевна, это шедевр. Десять баллов.