Повесть о двух городах

We have lost many privileges; a new philosophy has become the mode; and the assertion of our station, in these days, might (I do not go so far as to say would, but might) cause us real inconvenience.	Многих своих привилегий мы лишились. Новая философия, новые веяния. Всякая попытка вернуть наши прежние права может повести (не обязательно конечно, но может статься) к серьезным неприятностям.
All very bad, very bad!"	Плохо стало, плохо, из рук вон плохо!
The Marquis took a gentle little pinch of snuff, and shook his head; as elegantly despondent as he could becomingly be of a country still containing himself, that great means of regeneration.	Изящным движением маркиз поднес к носу маленькую понюшку табаку и покачал головой с тем благородным прискорбием, с коим и подобало говорить об этой стране, которая все же не совсем утратила надежду на возрождение, ибо у нее была могучая опора - он сам, - и следовательно, не все еще было потеряно.
"We have so asserted our station, both in the old time and in the modern time also," said the nephew, gloomily, "that I believe our name to be more detested than any name in France."	- Мы так старательно утверждали наш престиж и в прежнее время, да и совсем недавно, - мрачно сказал племянник, - что, по-моему, во всей Франции нет имени более ненавистного, чем наше.
"Let us hope so," said the uncle.	- Будем надеяться, что так оно и есть, - отвечал дядя.
"Detestation of the high is the involuntary homage of the low."	- Ненависть к высшим - это невольная дань преклонения низших.
"There is not," pursued the nephew, in his former tone, "a face I can look at, in all this country round about us, which looks at me with any deference on it but the dark deference of fear and slavery."	- А здесь, - все так же мрачно продолжал племянник, - кого ни встретишь, ни на одном лице не увидишь и следа простого уважения к человеку, - одно лишь рабское подобострастие и страх!
"A compliment," said the Marquis, "to the grandeur of the family, merited by the manner in which the family has sustained its grandeur.	- Это не что иное, как благоговение перед величием нашего рода, - сказал маркиз. - Мы тем и заслужили его, что всегда утверждали свое могущество.
Hah!"	Да!
And he took another gentle little pinch of snuff, and lightly crossed his legs.	- Он взял еще маленькую понюшку табаку, откинулся и переложил ногу на ногу.
But, when his nephew, leaning an elbow on the table, covered his eyes thoughtfully and dejectedly with his hand, the fine mask looked at him sideways with a stronger concentration of keenness, closeness, and dislike, than was comportable with its wearer's assumption of indifference.	Но когда племянник, облокотившись на стол, задумчиво и печально прикрыл глаза рукой, глаза красивой маски, украдкой наблюдавшей за ним, окинули его таким внимательным, зловещим и недобрым взглядом, что одного этого взгляда было достаточно, чтобы догадаться, какая ненависть прячется под этим напускным равнодушием.
"Repression is the only lasting philosophy.	- Кнут - вот единственная, неизменная, испытанная философия, - промолвил маркиз.
The dark deference of fear and slavery, my friend," observed the Marquis, "will keep the dogs obedient to the whip, as long as this roof," looking up to it, "shuts out the sky."	- Рабское подобострастие и страх держат этих собак в повиновении, они дрожат перед кнутом, и так всегда будет, пока вот эта крыша, - он поднял глаза к потолку, - держится у нас над головой и мы не живем под открытым небом.