Повесть о двух городах

"What I have been thinking as we came along, and what I am still thinking now, as I look into your kind strong face which gives me so much support, is this:-If the Republic really does good to the poor, and they come to be less hungry, and in all ways to suffer less, she may live a long time: she may even live to be old."	- Так вот я о чем думала, когда мы сюда ехали, и сейчас - гляжу на ваше доброе лицо, такое бесстрашное, что и у меня, глядя на вас, страх прошел, и все эта мысль у меня из головы не выходит: - Если и вправду Республика для нас, бедняков, старается, чтобы мы не так голодали, не мучились, не выбивались из сил, сестренка моя может еще долго прожить, может, и до глубокой старости доживет.
"What then, my gentle sister?"	- Ну, и что нее, милая моя, добрая сестра?
"Do you think:" the uncomplaining eyes in which there is so much endurance, fill with tears, and the lips part a little more and tremble: "that it will seem long to me, while I wait for her in the better land where I trust both you and I will be mercifully sheltered?"	- А как вы думаете, - кроткие глаза наполняются слезами, но смотрят терпеливо, не жалуясь, и губы чуть дрожат, - мне очень долго покажется ждать ее там, в лучшем мире, в котором мы с вами, - ведь так оно будет, правда, - найдем милосердный приют?
"It cannot be, my child; there is no Time there, and no trouble there."	- Нет, дитя мое. Там нет ни времени, ни печалей.
"You comfort me so much! I am so ignorant.	- Вот как вы меня утешили!
Am I to kiss you now?	Можно, я вас поцелую теперь?
Is the moment come?"	Уже пора?
"Yes."	- Да. Пора!
She kisses his lips; he kisses hers; they solemnly bless each other.	Она целует его в губы, и он целует ее; они благословляют друг друга.
The spare hand does not tremble as he releases it; nothing worse than a sweet, bright constancy is in the patient face.	Худенькая ручка не дрожит, когда он выпускает ее из своих рук; на терпеливом лице кроткое, доверчивое, ясное выражение.
She goes next before him-is gone; the knitting-women count Twenty-Two.	Ее уводят, - его очередь за ней, - и вот ее уже нет. Женщины, перебирая спицами, считают: "Двадцать две".
"I am the Resurrection and the Life, saith the Lord: he that believeth in me, though he were dead, yet shall he live: and whosoever liveth and believeth in me shall never die."	"Я есмь воскресение и жизнь, - сказал господь, -верующий в меня, если и умрет, оживет, и всякий живущий и верующий в меня не умрет вовеки".
The murmuring of many voices, the upturning of many faces, the pressing on of many footsteps in the outskirts of the crowd, so that it swells forward in a mass, like one great heave of water, all flashes away.	Толпа гудит, лица жадно тянутся кверху, люди, стоящие сзади, топчутся нетерпеливо, напирают, темная масса, колыхнувшись, стремительно подается вперед и вдруг затихает, подобно отхлынувшему прибою. Нож падает.
Twenty-Three.	Двадцать три.
They said of him, about the city that night, that it was the peacefullest man's face ever beheld there.	В тот вечер о нем говорили в городе, что никогда еще ни один человек не всходил на эшафот с таким просветленным липом.
Many added that he looked sublime and prophetic.	А многие прибавляли, что в его лице было даже что-то вдохновенное, провидческое.