— А вы кто такой? — спросил граф Шубина.
— Я скульптор, ваше сиятельство. Иван Иванович Шувалов приказал явиться к вам.
— Ах, вот оно что! Прошу ко мне!..
Шубин поклонился и, обернувшись к Дудину, сказал:
— Ас тобой, Никита, мы должны встретиться и как следует поговорить.
— Надо, надо, Федот. Столько лет. Столько разных перемен в жизни…
Орлов, слушая их, снисходительно улыбнулся, сказал, обращаясь к Шубину:
— Ваш землячок — преотличный матрос. Неоднократно в боях храбрецом себя показал. Потому его к себе в охрану принял. Храброму человеку честь и слава.
Дудин просиял, долго улыбался, когда Шубин и граф удалились в апартаменты…
— Ну, милейший, Шувалов говорил мне о вас, что вы становитесь искусным ваятелем. Можете бюсты сделать? Да быстро и преотлично? — обратился Орлов к Шубину.
— Попытка не пытка, — ответил Шубин. — Возьмусь охотно, а что выйдет и понравится ли вашему сиятельству, того не ведаю. Это же не сапоги сшить, сапоги и те надо умеючи. А искусство требует умения и вдохновения. К тому же опыт у меня не велик. Учусь…
— За труды вознаградим щедро, — сказал граф.
— Благодарствую, было бы заслужено и делом оправдано, — согласился Шубин и спросил: — Когда прикажете начать лепить модель с натуры?
— Дня через три-четыре. Побываем с братом в Неаполе, возвратимся, и тогда начинайте. А вашему земляку даю отпуск на четверо суток, и вот вам задаток двадцать червонцев — гуляйте!.. — Граф Орлов-Чесменский подал Шубину руку и, ощутив сильное пожатие ее, сказал, улыбаясь: — Силен. Добры ребята у нас в Поморье на Севере. Эх, какой бы мичман из вас получился! На медведя хаживал? — неожиданно спросил Орлов Шубина.
— Нет, не доводилось.
— А я, брат, хаживал, в Ропше, там под Питером однажды один на один на рогатину брал. Ей-богу, не хвастаю!..
— Чесма, я думаю, покрепче того медведя была, ваше сиятельство.
— Оно конечно, в Чесменской бухте мы такую берлогу разворошили, на удивление всему свету. Наши матросы и солдаты там доказали храбрость и преданность долгу. Какую мы там туркам иллюминацию учинили!.. Итак, как ваше имя, отчество?
— Федот Иванович.
— Приходите, Федот Иванович, через четыре дня сюда со всеми вашими приспособлениями и инструментами и в час добрый начинайте…
Граф проводил Шубина до дверей и приказал слугам подготовить помещение для работы скульптора, а часового Дудина освободить от несения караульной службы на четыре дня, предоставив ему свободное хождение по Риму со своим земляком.
Никита Дудин подобной радости еще в жизни не испытывал. В такой дали от родины — и вдруг встреча с земляком и другом детства и юношеских лет! Шубин вместе с ним пришел в караульное помещение при посольстве и ждал, пока он переодевался, меняя одежду. Дудин оделся празднично в новенький голландский кафтан и брюки светло-зеленого сукна, новые чулки с башмаками из крепкой кожи, на голову лихо напялил шляпу с бантом коричневого цвета, присвоенного только для ношения матросам, служившим на корабле «Не тронь меня». Не прошло и часа, как они вышли из посольства и, не сговариваясь и не упрашивая друг друга, оказались в таверне, да в такой богатой винами и закусками, каких харчевен нет и не было никогда ни в Холмогорах, ни в Соломбале. Шубин звякнул кошельком о столешницу. Подошел слуга, который выслушал его, и стол был мигом накрыт чистой скатертью, а затем внушительные кружки и графины с вином и тарелки со свежей жареной рыбой и ваза с фруктами заполнили стол. Друзья перекрестились, подняли кружки, чокнулись:
— За встречу! — сказал Шубин.
— Эх, кабы дома у нас знали об этом, — добавил Дудин и, разгладив усы, приложился к увесистой глиняной кружке, украшенной барельефами каких-то рыцарей и надписью на непонятном чужестранном языке.
Потом выпили за здоровье родных, еще за победу русских над Оттоманской Портой, за упокой погибших в Чесме земляков, за успехи Шубина, и тогда у обоих слегка помутилось в глазах и казалось тяжело подняться с места.
— А нам торопиться и некуда. Сами себе хозяева. Деньги есть, время есть, пей-ешь, Никита, и чувствуй себя как у Христа за пазухой. Рим нам не чужой. Ты здесь как победитель с прославленными вельможами, я — как ученик, достойный учиться на лучших образцах искусства единственного такого в мире города. Правду сказал граф, неплохие ребята водятся в наших северных краях… Ну, еще за всю Русь-матушку…
Выпили, захмелели по-настоящему. И в общем гомоне таверны послышались и их веселые и громкие голоса. Но никому не было дела до двух архангельских земляков, у которых так много накопилось разговоров почти за десять лет разлуки. Наконец, увидев перед собой опустевшие кружки и графины и заскучавшего с подмокшими усами приятеля, Шубин вдруг запел, импровизируя:
— А не пора ли кончить, я человек служивый, подневольный, как пьяный приду в караульню?.. Еще под ружье поставят.