Повесть о любви и тьме

В тот же день папа взял в Национальной библиотеке на горе Скопус, где он работал, два толстых тома по садоводству и огородничеству (одна из книг была на немецком языке) и погрузился в них. Однако довольно быстро внимание его переключилось на другие дела и совершенно другие книги – угасание некоторых балканских диалектов, влияние средневековой рыцарской поэзии на начальные стадии зарождения новеллы, греческие слова в Мишне, толкование угаритских текстов…

Но однажды утром, когда папа, уже взяв свой потертый портфель, собирался уйти на работу, он увидел меня: едва ли не рыдая, я скорчился над умирающими ростками – в последней, отчаянной попытке оживить их я закапывал в увядшие побеги капли то ли для носа, то для ушей, которые без спроса взял в аптечке. В тот миг охватила отца безумная жалость, он поставил меня на ноги и крепко обнял. Но тут же поспешно отпустил. Смущенный и растерянный. И, прежде чем исчезнуть, покивал раздумчиво и пробормотал – скорее самому себе, чем мне:

– Попробуем. Поглядим, что еще можно сделать.

В квартале Рехавия на улице Ибн-Габироль стоял дом, который назывался “Бейт халуцот”. Там обитала некая женская коммуна – недавно прибывшие в Израиль девушки, организовавшие ферму. За домом раскинулся самый настоящий рай – чуть ли не полторы тысячи квадратных метров с фруктовыми деревьями, овощным раздольем, птичником и даже пасекой. Позже, в пятидесятые годы, на этом участке построили знаменитый “государственный барак” Ицхака Бен-Цви, второго президента Израиля.

Именно в это идеальное хозяйство отправился папа после работы. Наверняка поведал он Рахели, жене Ицхака, руководившей фермой, либо одной из ее помощниц историю нашего сельскохозяйственного фиаско и попросил советов. Домой он вернулся, нагруженный небольшим ящиком с плодородной почвой и парой десятков саженцев. Тайком он внес свою добычу в дом и спрятал до времени, чтобы я не увидел, – за бельевой корзиной. Дождался, пока я усну, а затем осторожно выбрался из дома, словно опытный злоумышленник, – вооруженный фонариком, отверткой, своим героическим молотком и ножом для разрезания бумаги.

Когда утром я вышел на кухню и папа заговорил со мной, голос у него был какой-то странный.

– Ну, мне кажется, что твое вчерашнее лекарство все же помогло нашим больным растениям. Ступайте, ваше высочество, взгляните сами, вдруг и вправду заметны признаки выздоровления. Или мне только кажется? Проверь-ка, будь так любезен, да возвращайся и поделись своим мнением… А потом мы поговорим, одинаково ли видим мы ситуацию…

Мои маленькие ростки, накануне похожие на призраков, которым оставались считаные часы, превратились – за какую-то ночь! – в стройные, крепкие саженцы, пышущие здоровьем, налитые, и яркая зелень их радовала глаз своей насыщенностью. Потрясенный, я стоял во дворике, и сердце мое то замирало, то начинало колотиться: вот она, чудодейственная сила капель не то для носа, не то для ушей!

И чем больше вглядывался я, тем очевиднее становилось, что чудо еще более невероятно, чем показалось мне с первого взгляда. Ростки редиски в течение ночи перебрались на грядку с огурцами, а на грядке с редиской торчало и вовсе что-то мне неведомое – возможно, кабачки или морковка. Но самое поразительное: в левом ряду, где мы посадили помидоры и ни один из них не проклюнулся (это был ряд, на который я не потратил ни одной из волшебных капель, не видя в этом никакого смысла), вдоль этого ряда нынче, вопреки всему, появились четыре юных кустика, с боковыми побегами и оранжевыми завязями.

* * *

Спустя неделю болезнь вновь поразила наши грядки, и снова последовала мучительная агония, и снова ростки склонили свои головки, пожелтели, и иссохли, и сделались чахлыми и болезненными, словно евреи, пережившие гонения в Европе. Листочки опали, стебли скукожились, и на сей раз не помогли ни капли для носа, ни даже сироп от кашля: наш огород погибал. Еще пару недель торчали там колышки и колыхались меж ними пыльные веревки. А затем полегли и они. И только Гитлер-пугало продолжало какое-то время наслаждаться жизнью…

Папа утешился тем, что занялся исследованием латинского романса и зарождением поэзии трубадуров. Я же развернул на пыльном нашем дворе галактику со звездами, лунами, солнцами, кометами и планетами. И отправился в полное приключений и опасностей путешествие, перелетая от одной звезды до другой: а вдруг удастся мне разыскать признаки жизни?

33