Повесть о любви и тьме

Примерно в получасе ходьбы от нашего дома находились две начальные школы. Одна – уж слишком социалистическая, а вторая – уж чересчур религиозная.

“Дом просвещения для детей трудящихся” имени Берла Кацнельсона[38] на улице Турим поднял над своей крышей рядом с национальным флагом красное знамя пролетариата. В этой школе с огромным воодушевлением праздновали Первомай. И учителя, и ученики называли директора школы “товарищ”. Летом воспитатели носили шорты цвета хаки и библейского вида сандалии из ремешков. Работая в школьном огороде, ученики приобщались к крестьянству. В мастерских их обучали рабочим профессиям – столяр, слесарь, автомеханик, строитель. Там же преподавали нечто не совсем мне понятное, но ужасно интриговавшее меня – “точную механику”.

В классах “Дома просвещения” детям разрешалось сидеть на любом понравившемся им месте, даже мальчику рядом с девочкой. Почти все носили голубые блузы на шнуровке вместо пуговиц. Мальчики ходили в шортах, которые закатывали до самой промежности. Что же до девичьих шортов, тоже коротких до неприличия, то внизу они были стянуты резинками. Ученики обращались к учителям исключительно по имени – Надав, Эльяхин, Эдна, Хагит. Изучали там арифметику, краеведение, литературу, историю, а кроме того, историю еврейского заселения Эрец-Исраэль, историю рабочего движения. И во все горло распевали гимны и марши.

Танах в “Доме просвещения для детей трудящихся” изучался как нечто очень злободневное: пророки сражаются во имя прогресса, во имя справедливости, ради благосостояния бедняков, а вот цари и священники олицетворяют злодеяния и несправедливость существующего социального порядка. Юный пастух Давид – смелый боец-партизан, сражающийся против ига филистимлян, однако в старости Давид превратился в типичного царя – колониалиста и империалиста, захватчика чужих земель, поработителя народов, бесстыдно выжимающего кровь и пот из эксплуатируемых трудящихся.

А в каких-то четырехстах метрах от этой пролетарской школы находилась школа “Тахкемони”, ориентированная на национально-религиозные еврейские традиции, основало эту школу религиозное движение Мизрахи. Учились там только мальчики, в классах они сидели с покрытыми головами. Большинство учеников были из бедных семей, лишь единицы – из старой сефардской иерусалимской аристократии, заметно потесненной прибывшими из Европы религиозными ашкеназами. Учеников там называли только по фамилии, учителей – почтительно: господин Нейман, господин Алкалай, господин Михаэли, господин Ависар, господин Бенвенисти и господин Офир. Директор именовался не иначе как “уважаемый господин директор”.

Утро в школе начиналось с благодарственной молитвы, затем следовал урок Пятикнижия, на нем мальчики в ермолках заучивали наизусть древние назидания мудрецов, изучали Устную Тору, Агаду, Галаху, историю возникновения молитв и произведений литургической поэзии, всевозможные заповеди, сборники праздничных молитв. В школьную программу входили история еврейских диаспор, жизнеописания выдающихся комментаторов Священного Писания. В промежутки между этими дисциплинами вклинивались иврит, арифметика, английский, пение, история и география Эрец-Исраэль.

Даже в самый зной учителя были в пиджаках. А уважаемый господин директор Илан появлялся исключительно в костюме-тройке.

* * *

Мама хотела, чтобы уже с первого класса я учился в “Доме просвещения для детей трудящихся” – то ли потому, что ей не нравилось раздельное обучение, то ли потому, что школа “Тахкемони” с ее массивным каменным зданием, построенным еще во времена турецкого владычества, напоминала ей жизнь в диаспоре и наводила уныние. А в “Доме просвещения” окна были высокие, классы заливало солнце, ученики возились в саду и огороде, да и вообще в школе царила атмосфера юной радости. Возможно, “Дом просвещения” напоминал маме ее ровненскую гимназию.

Что же до отца, то он был снедаем сомнениями: ему очень хотелось, чтобы я учился с детьми профессоров из престижного иерусалимского квартала Рехавия или, по крайней мере, с детьми врачей, учителей, чиновников из квартала Бейт ха-Керем, но именно в это время начались арабские беспорядки, а до этих кварталов от нашего Керем Авраам надо было добираться двумя автобусами. Школа “Тахкемони” была чужда светско-национальному мировоззрению моего папы, его духу просвещенного скептицизма. А в “Доме просвещения”, по его мнению, бил мутный источник идей социалистических партий, там, на его взгляд, промывали мозги в пролетарском духе. Ему пришлось взвесить черную (цвет одежды религиозного лагеря) опасность против опасности красной и выбрать меньшее из двух зол.