Повесть о любви и тьме

Погасят? Праздник? Но как это может быть? Жуткая паника охватила нас – страх, что не состоится любимый праздник, и ужас перед неведомыми могущественными силами, о которых мы ничего не знаем, но которые могут зажечь или погасить праздник, будто праздники – не более чем спички.

Учительница Зелда не спешила раскрывать нам подробности, лишь намекнула, что праздник зависит от нее: она лично имеет отношение к неведомым силам, управляющим Пуримом. Поэтому если мы не хотим, чтобы праздник был погашен, то надо сделать так, чтобы учительница Зелда была нами довольна.

– Ведь ничто не мало, – сказала она, – для того, у кого вообще ничего нет.

Я помню ее глаза, в них были ирония, тепло, тайна, но не было радости. Еврейские глаза с чуточку татарским разрезом.

Иногда она прерывала урок, отправляла всех играть во дворе, но оставляла в классе двух избранных, достойных продолжать занятия. Изгнанники вовсе не радовались внезапной свободе, а отчаянно завидовали избранникам.

А бывало, что уроки закончились, класс учительницы-Изабеллы уже давно разошелся, коты растеклись по всей квартире, по двору, и только над нами, словно забытыми всем миром, простирались крылья рассказов учительницы Зелды, а мы сидели, страшась пропустить хоть слово, – сидели, пока одна из встревоженных мам не появлялась в школе, забыв даже снять фартук. Встав на пороге, она терпеливо ждала и постепенно сама превращалась в девочку, переполненную любопытством, вместе с нами напряженно слушала историю об отвергнутом всеми облачке, мантия которого зацепилась за лучи золотой звезды.

Если ты говорил в классе, что хочешь что-то рассказать всем, пусть даже урок был совсем неподходящий, учительница Зелда тут же вызывала тебя, усаживала за свой стол, а сама занимала твое место, примостившись на маленькой скамеечке. Так одним чудесным движением возводила она тебя в ранг учителя – при условии, что ты расскажешь нечто интересное. И пока тебе удавалось удерживать ее интерес, ты оставался на коне. Но уж если ты нес чепуху или просто пытался приковать к себе внимание, учительница Зелда выносила приговор своим тихим, прохладным голосом, в котором не было ни насмешки, ни недовольства:

– По-моему, это глупости.

Или:

– Хватит дурачиться.

Или даже:

– Довольно, ты унижаешь себя в наших глазах.

Понуро возвращался ты на свое место.

Мы быстро усвоили правило: слово – серебро, но молчание – золото. Нет никакого смысла в пустословии. Никогда не пытайся завладеть вниманием, если тебе нечего предложить. Конечно, ужасно приятно быть выше всех, сидеть за столом учителя, но падение может оказаться стремительным и очень болезненным. Умничанье ведет лишь к позору. К любому выступлению следует готовиться. И всегда следует хорошенько обдумать, а не лучше ли промолчать.

* * *

Она была моей первой любовью – госпожа Шнеерсон, незамужняя, лет тридцати, учительница Зелда. Мне тогда и восьми не было, но она запустила во мне какой-то метроном, который до той поры молчал, но с той поры неостановим.

Я просыпался и тут же видел ее, еще не успев разлепить глаз. Я торопливо одевался, торопливо завтракал, скорей-скорей, только бы увидеть ее. Мозг мой плавился от усилий сочинить что-нибудь новое и прекрасное для ее урока, и тогда она скажет, глядя на меня: “Взгляните на этого мальчика, он излучает свет”.

Я сидел в классе, и голова моя кружилась от любви. Или же меня опаляла ревность. Беспрерывно пытался я придумать, как еще очаровать ее, чем завоевать ее благосклонность. И строил козни, измышляя, как бы половчее разрушить очарование других, как бы влезть между нею и остальными.

В полдень я возвращался из школы, ложился на кровать и воображал: только она и я…

Я любил цвет ее голоса и аромат ее улыбки. Любил шуршание ее платьев – обычно с длинными рукавами, – коричневых, темно-синих, серых. Плечи ее покрывал цвета слоновой кости платок с бахромой или же шелковая косынка спокойных тонов, которую она повязывала на шее. Отходя ко сну, я с головой укрывался одеялом и брал ее с собой. Во сне я обнимал ее, и она целовала меня в лоб. Благородный свет, окутывавший ее, осенял и меня. Ведь я был ее мальчиком, что излучает свет.

* * *

Без сомнения, я уже знал, что такое любовь: я ведь проглотил немало и детских книг, и книг, считавшихся совсем неподходящими для меня. Ребенок, любящий свою мать, рано или поздно влюбляется в чужую женщину. И эта чужая женщина в одно мгновение меняет его жизнь – мальчик словно находит клад. Из книг я знал, что любовь сродни болезни: человек не ест, не спит. И я и вправду почти не ел, хотя спал крепко, да что там, я дождаться не мог, когда можно будет лечь спать и видеть сны. А раз со сном у меня было все в порядке, я сомневался, что страдаю любовной болезнью, поскольку тогда бессонница неизбежна.