Повесть о любви и тьме

На углу центральной площади Арада стоял недавний репатриант из России. На тротуаре перед ним лежал открытый футляр от скрипки, куда прохожие бросали деньги. Играл он негромкую щемящую мелодию, наводившую на мысли о хвойных лесах, речках, избах, лугах и полянах, – обо всем этом мне рассказывала мама, когда мы с ней сидели в нашей тесной закопченной кухоньке, перебирали фасоль или чистили стручковый горох.

Но тут, на центральной площади Арада, свет пустыни сжигает призраки, рассеивает всякие воспоминания о хвойных лесах и осени, пропитанной туманами. Музыкант с гривой седых волос, с густыми белыми усами немного смахивает на Альберта Эйнштейна. А мне он немного напоминает профессора Шмуэля Хуго Бергмана, преподававшего моей маме философию в университете на горе Скопус. И даже я еще удостоился учиться у него в новом университетском кампусе Гиват-Рам в 1961 году, слушал его незабываемые лекции по истории диалогической философии – от Сёрена Кьеркегора до Мартина Бубера.

Две молодые женщины, похоже, из семей уроженцев Северной Африки, – одна очень худая, в полупрозрачной блузке и красной юбке, а подруга ее в брючном костюме с массой ремешков и застежек – остановились перед музыкантом. Минуту-другую слушают его игру. У него закрыты глаза. Женщины шепотом обмениваются впечатлениями, достают кошельки, и каждая из них кладет по одному шекелю. Худая женщина с чуть вздернутой верхней губой говорит:

– Ну как тут узнаешь, действительно ли это настоящие евреи? Говорят, что половина прибывающих сюда “русских” – и не евреи вовсе, а те, кто просто использует нас: едут из своей России и получают от нас корзину абсорбции. Задарма.

Подруга ее отвечает:

– А какая нам разница, пусть приезжают все, кто хочет, пусть играют на улицах, еврей, русский, грузин, друз – какая тебе разница? Дети их уже будут израильтянами, пойдут в армию, будут есть стейк с питой и соленьями, возьмут в банке ипотечную ссуду и целыми днями будут брюзжать, скулить и жаловаться…

Красная юбка настаивает:

– Да что с тобой, Сарит. Если позволить всем свободно ехать сюда – иностранным рабочим, арабам из Газы, арабам из Иудеи и Самарии, – то кто тогда вообще…

* * *

Но продолжение их дискуссии уже далеко от меня, я тороплюсь к машине. Напоминаю себе, что сегодня работа моя не сдвинулась с места, а утро уже утратило свою свежесть. Жара набирает силу, и пыльный ветер заносит к нам пустыню прямо в дом. Я наглухо закрываю окна, опускаю жалюзи, задергиваю занавески, задраивая каждую щелку, совсем как воспитательница моя Грета Гат – она тоже, помнится, законопачивала все щели, превращая свой дом в подводную лодку.

Несколько лет назад рабочие-арабы отремонтировали мой дом: пол выложили плитками, установили дверные коробки, навесили двери и окна. Внутри стен проложили трубы, водопроводные и канализационные, электропроводку, телефонный кабель. Столяр, крупный мужчина, любитель оперной музыки, сделал шкафы и книжные стеллажи. Еще при прежнем владельце дома подрядчик (он прибыл в страну из Румынии в конце пятидесятых годов) привез грузовик плодородного чернозема. Этим черноземом он покрыл, как покрывают повязкой рану, известняк и гранит, окружавшие дом. На привезенной плодородной земле бывший хозяин посадил кусты, деревья и траву. А я стараюсь лелеять их – не хочу, чтобы с моим садом повторилась та же история, что с грядкой, которую разбили мы с папой.

Несколько десятков первопроходцев, среди которых были люди, влюбленные в пустыню, и те, кто жаждал одиночества, а также несколько молодых супружеских пар, прибыли сюда в начале пятидесятых и поселились на краю пустыни – рабочие приисков и каменоломен, новых предприятий на берегу Мертвого моря, кадровые офицеры. История Арада такова: Лева Элиав, уроженец Москвы, выросший в Израиле, а вместе с ним группа строителей, энтузиастов-сионистов, задумали, спроектировали, вычертили на бумаге и очень быстро воплотили в реальности этот городок. Так возникли улицы, площади, аллеи и клумбы – недалеко от Мертвого моря, в забытых богом местах, куда в те дни, в начале шестидесятых, не подходили ни дороги, ни водопровод, ни линия электропередач, где не росло ни единого деревца, не было ни тропинки, ни дома, ни палатки, ни малейшего признака жизни. Даже окрестные бедуинские поселения возникли здесь лишь после того, как был построен Арад. Люди, основавшие Арад, были из тех, кто не лезет в карман за словом. Недолго думая, они провозгласили: “Пусть сгинет здесь пустыня!” (Как некогда мой отец, так и я не могу устоять перед соблазном поискать связь между словами “пустыня”, “пусть” и столь многозначным словом “пустить”.)

41

До того утра я за всю свою жизнь никогда не видел подобного дома.