Повесть о любви и тьме

Она больше не улыбалась. Сросшиеся на переносице брови придавали ей некоторую суровость, странную для ее возраста. Она кивнула, словно соглашаясь с собственными выводами, словно резюмируя полученные данные. Ее темно-синее платье было сильно ниже колен, но в промежутке между подолом и туфлями с застежками-бабочками я углядел голые щиколотки, темные, гладкие, женственные, совсем взрослые. Лицо мое залилось краской, я отвел глаза и уставился на ее брата, который ответил мне взглядом, в котором не было опасения, но не было и улыбки. И вдруг лицо его, смуглое и спокойное, сделалось очень похожим на лицо сестры.

* * *

Все, что я слышал от родителей, соседей, от дяди Иосефа, от учительниц и родственников, все, что доходило до меня в виде разных слухов, в тот миг всколыхнулось во мне. Я вспомнил все, о чем говорили во время чаепитий у нас во дворе по субботам и летними вечерами: нарастающая напряженность между арабами и евреями, подозрительность и враждебность – гнилой плод английского умения сеять раздор и ссоры, результат подстрекательства мусульманских экстремистов, рисующих нас в ужасающем свете, чтобы раздуть в сердцах арабов смертельную ненависть к евреям.

Осознание возложенной на меня миссии дало мне мужество обратиться к незнакомой девочке, попытаться завязать с ней беседу. Я собирался объяснить ей с помощью немногих, но убедительных слов, насколько чисты наши намерения, до какой степени неприемлемы для нас злые козни, сеющие вражду между народами, и до чего же будет здорово, если арабская общественность – в образе этой девочки с нежными губами – проведет время в обществе еврейского народа, который представляю я – вежливый, симпатичный, достойный посол восьми с половиной лет.

Вот только я совсем не продумал, что стану делать, если после вступительной фразы понадобится новый залп из иностранных слов. Как убедить эту девочку в том, что наше возвращение в Сион есть торжество справедливости? С помощью пантомимы? Посредством танца? И как, не имея нужных слов, добьюсь того, чтобы осознала она наши права на Эрец-Исраэль?

Короче, я был подобен тому глупцу, который кое-как усвоил, что в дебюте шахматной партии следует двинуть королевскую пешку на две клеточки сразу, и с достоинством, не колеблясь, сделал первый ход, но дальше не имел об игре ни малейшего понятия, не знал ни названий фигур, ни как ими ходят.

Я пропал.

Но девочка вдруг ответила, и ответила на иврите. Не глядя на меня, опираясь ладонями на скамейку, сосредоточив взгляд на брате, который аккуратно клал камешки в центр каждого листика, она сказала:

– Зовут меня Айша. А этот малыш – мой брат. Аувад. – И спросила: – Ты мальчик тех гостей, что с почты?

Ну, тут я объяснил ей, что я вовсе не мальчик “тех гостей, что с почты”, а сын их друзей, что отец мой – весьма известный ученый, устаз, а дядя моего отца – он еще более известный ученый, пожалуй, даже с мировым именем. Добавил, что ее уважаемый отец, господин Силуани, самолично предложил мне выйти в сад и завязать беседу с детьми, живущими тут.

Айша поправила меня, что устаз Наджиб Силуани вовсе не отец ей, а дядя ее матери. Она и ее семья живут не здесь, в квартале Шейх Джерах, а в квартале Тальбие. Она уже три года учится игре на фортепьяно у учительницы из Рехавии. От нее и от девочек, что вместе с ней учатся игре на фортепьяно, она немного научилась ивриту. Ей нравится, как звучит иврит, и квартал Рехавия тоже нравится. Чистый. Тихий.

– Квартал Тальбие тоже чистый и тихий, – поспешил я ответить комплиментом на комплимент.

Не согласится ли она со мной побеседовать?

– Да ведь мы уже беседуем.

Легкая улыбка мелькнула на ее губах. Она расправила подол платья, скрестила ноги, но уже по-иному, на мгновение мелькнули ее коленки, тоже скорее женские, чем детские. Взгляд ее теперь был устремлен мимо меня, на проглядывавший между деревьями забор.

Я, придав лицу важное выражение, принялся излагать, что в Эрец-Исраэль достаточно места для двух народов, если только хватит им ума жить друг с другом в мире и взаимном уважении. Но от смущения и заносчивости говорил не на своем обычном иврите, а на высокопарном языке папы и его гостей. Я походил на осла в бальном платье и туфлях на высоких каблуках. Почему-то я был убежден, что именно так следует говорить с арабами и с девушками. Если честно, прежде мне не доводилось говорить ни с арабами, ни с девушками, но я считал, что делать это нужно особенным образом.

* * *

Оказалось, что ее познания в иврите скромны, а может, это ее взгляды слишком отличались от моих. Но, вместо того чтобы ответить на мой вызов, она предпочла отступить. Ее старший брат, сказала она, учится в Лондоне, “солиситор” и “барристер” – вот кем он станет, а на иврите это, кажется, называется “авдокат”.

“Адвокат”, поправил я, все еще напыщенно. А что собирается изучать она, когда станет взрослой? То есть какую специальность? В какой области?