Повесть о любви и тьме

Но наш визит на виллу Силуани – это особый, пожалуй, даже исключительный случай. Здесь не годится ни пример Ленина, отправляющегося к рабочим, ни пример Льва Толстого, общающегося с простым людом. Следует знать, объяснил дядя Сташек, что в глазах наших соседей, богатых и образованных арабов, живущих по стандартам европейской культуры, мы, новые евреи, – сброд, шумный, нищий, с дурными манерами, лишенный всякого воспитания и образования, совершенно не умеющий себя вести. Даже некоторые из наших лидеров, по-видимому, кажутся нашим соседям-арабам выскочками – из-за грубоватых манер и простецкой одежды. На почте дядя Сташек не раз мог убедиться, что новый еврейский стиль (сандалии и шорты цвета хаки, засученные рукава, полурасстегнутая рубаха) воспринимается британцами и особенно арабами как бескультурье, неуважение к окружающим. Конечно, это совершенно ошибочная оценка, и нет нужды вновь и вновь повторять, что мы верим в простую жизнь, в идею довольствоваться малым, не желаем производить впечатление. Но в ситуациях, подобных этому нашему нынешнему визиту, следует вести себя так, словно на нас возложена некая дипломатическая миссия. А посему мы должны крайне внимательно отнестись к своему внешнему виду, к своим манерам, к стилю разговора.

К примеру, от детей, подчеркнул дядя Сташек, ожидается полное невмешательство в беседу взрослых. Если к ним обратятся, и только в этом случае, дети обязаны отвечать вежливо и предельно кратко. Если будет подано угощение, то мальчику следует выбрать только то, что не рассыпается крошками и не течет. Если ему предложат добавку, то мальчик должен очень вежливо отказаться, даже если он до смерти хочет этих сладостей. И на протяжении всего визита мальчику следует сидеть прямо, не глазеть по сторонам, а главное, ни в коем случае не корчить рож. Рожи – это проявление самого недостойного поведения, а арабское общество, как известно, весьма чувствительно и ранимо, склонно к мести и никогда не забывает обид. Рожи станут не только дерзостью и оскорблением, но и нанесут непоправимый ущерб диалогу между двумя народами. Они станут тем маслом, что плеснут в костер ненависти, рожи могут привести к кровавой войне.

Короче, заключил дядя Сташек, на свете полно вещей, которые нельзя взваливать на плечи мальчика восьми лет от роду, но кое-что от него все же зависит. А ты, Малинька, дорогая, уж пожалуйста, помалкивай там, так будет лучше. Вообще ничего не говори, ни хорошего, ни плохого, кроме лишь необходимых слов вежливости. Как известно, в культурных традициях наших соседей, подобно традициям наших собственных праотцев, не принято, чтобы женщина вдруг открыла рот в мужском собрании. Посему, моя дорогая, лучше позволь своему природному женскому обаянию обходиться без слов.

* * *

В десять утра маленькая дипломатическая делегация, начищенная и надраенная, должным образом проинструктированная, выдвинулась из квартирки семейства Рудницких, расположенной на углу улиц Пророков и Чанселор. Шопен и Шопенгауэр, лысая птица Альма-Мирабель и птица-шишка остались дома. Мы держали путь на восток, к вилле Силуани, стоявшей на краю арабского квартала Шейх Джерах, у дороги, ведущей к горе Скопус.

Мы миновали подворье “Бейт Тавор”, бывшее некогда резиденцией чудаковатого немецкого архитектора Конрада Шика, ревностного христианина, чья душа была отдана Иерусалиму. Над воротами своей резиденции архитектор Шик возвел маленькую башню, что дало мне повод воображать истории про рыцарей и принцесс. По улице Пророков спустились мы к Итальянской больнице, построенной по образцу флорентийских дворцов – с зубчатой башней и черепичными крышами.

У Итальянской больницы повернули на север, в сторону улицы Сент-Джордж, обогнули религиозный квартал Меа Шеарим и углубились в мир высоких кипарисов, глухих заборов, решеток, каменных стен… Это был чужой, неведомый мне Иерусалим – эфиопский, арабский, оттоманский, Иерусалим паломников и миссионеров, Иерусалим монастырский, Иерусалим немецкий, греческий, армянский, американский, итальянский, русский, Иерусалим сосновых рощ, Иерусалим, замышляющий козни, пугающий и притягивающий своим колокольным звоном и чарами, чуждыми и потому притягательными… Город под вуалью, скрывающий опасные секреты, насыщенный крестами, минаретами, мечетями, город таинственный и молчаливый. Плывут по иерусалимским улицам, словно темные тени, служители разных религий в черных сутанах, рясах и мантиях, попы, монахини, кадии и муэдзины, муллы и нотабли разных этнических общин, богомольцы и паломники, плывут женские покрывала и капюшоны священников…