Повесть о любви и тьме

В ночь с пятницы на субботу, с четырнадцатого на пятнадцатое мая 1948 года, завершилась тридцатилетняя власть британского мандата и возникло Еврейское государство. Его рождение провозгласил в Тель-Авиве Бен-Гурион за несколько часов до полуночи. Как сказал дядя Иосеф, после перерыва, длившегося примерно тысячу девятьсот лет, на этой земле вновь воцарилась еврейская власть.

Но через минуту после полуночи без объявления войны вторглись в пределы Эрец-Исраэль сухопутные войска арабских стран, поддерживаемые артиллерией и бронетанковыми частями: Египет – с юга, Трансиордания и Ирак – с востока, Ливан и Сирия – с севера. Субботним утром египетские самолеты совершили налет на Тель-Авив. Арабский легион, полубританское воинское формирование королевства Трансиордания, иракские регулярные части, а с ними вооруженные мусульманские добровольческие полки, набранные в нескольких странах, – все эти силы были призваны британскими мандатными властями, чтобы занять ключевые позиции в Эрец-Исраэль, за много недель до того, как истек срок британского мандата.

Кольцо вокруг нас сжималось: иорданский Арабский легион захватил Старый город Иерусалима, перерезал путь из Иерусалима в Тель-Авив и на приморскую низменность, завладел арабскими районами города, установил артиллерийские батареи на склонах, окружавших Иерусалим, и начал массированный артобстрел. Цель была одна – нанести как можно более серьезный урон гражданскому населению, сломить дух иерусалимцев и заставить их капитулировать. Король Трансиордании Абдалла, которому покровительствовал Лондон, уже видел себя королем Иерусалима. Артиллерийскими батареями легиона командовали британские офицеры.

В это же время передовые части египетской армии достигли южных окраин Иерусалима и напали на кибуц Рамат Рахель, который дважды переходил из рук в руки. Египетские самолеты бомбили Иерусалим зажигательными бомбами, от одной из которых загорелся дом престарелых в квартале Ромема, совсем близко от нас. Египетская артиллерия присоединилась к артиллерии трансиорданской. С холма, расположенного неподалеку от монастыря Мар-Элиас, египтяне обстреливали Иерусалим, снаряды падали в еврейских кварталах каждые две минуты, а непрекращающийся пулеметный огонь поливал улицы Иерусалима.

Грета Гат, моя няня-пианистка, от которой пахло мокрой шерстью и хозяйственным мылом, тетя Грета, которая таскала меня с собой в походы по магазинам женской одежды, Грета, которой папа любил посвящать глупые стишки, однажды утром вышла на балкон развесить белье. Пуля иорданского снайпера, как рассказывали, попала в ухо и вышла через глаз.

Ципора Янай, или попросту Пири, застенчивая мамина подруга, жившая на улице Цфания, спустилась во двор, чтобы взять ведро с половой тряпкой, и была убита прямым попаданием снаряда.

* * *

А у меня была маленькая черепаха. В пасхальные дни 1947 года, примерно за полгода до начала войны, папа принял участие в экскурсии сотрудников Еврейского университета в древний город Гереш, расположенный в Трансиордании. Встал он рано-рано утром, взял с собой пакет с бутербродами и настоящую армейскую флягу, которую с гордостью прикрепил к поясу. Вернулся вечером, переполненный впечатлениями от водопадов и римского амфитеатра, и привез мне в подарок маленькую черепаху, которую нашел “у подножия римской каменной арки, вызывающей подлинное потрясение”.

Хотя у папы отсутствовало чувство юмора и, возможно, он даже не представлял себе, что это вообще такое, но всю свою жизнь отец мой обожал остроты, анекдоты, каламбуры. И если иногда случалось, что его усилия вызывали у кого-то легкую улыбку, лицо его озарялось с трудом сдерживаемой гордостью. И привезенную мне маленькую черепашку папа решил назвать именем, которое считал смешным, – Абдалла-Гершон, в честь короля Трансиордании Абдаллы и в честь древнего города Гереш. Всем нашим гостям папа торжественно и многозначительно сообщал имя моей черепахи – словно глашатай, возвещающий о прибытии герцога или полномочного посла. И чрезвычайно удивлялся, почему это никто из гостей не покатывается со смеху. И принимался объяснять, почему “Абдалла” и почему “Гершон”, уверенный, что теперь-то человек оценит юмор и покатится с хохоту.

Но я очень любил свою черепашку, жила она во дворе и завела обычай поутру ползти к моему тайнику под гранатовым деревом и лакомиться там принесенными листьями салата и огуречными шкурками. Ела она из моих рук, совершенно меня не боялась, не втягивала голову в панцирь, охотно съедала все, что я ей давал. При этом она смешно покачивала головой, словно соглашаясь со всем услышанным. Она до ужаса походила на одного лысого профессора из квартала Рехавия, который обычно имел такую же привычку энергично кивать, словно во всем с тобой соглашаясь. Правда, это согласие оборачивалось насмешкой, когда профессор, все так же кивая, камня на камне не оставлял от твоих аргументов.

Я гладил пальцем черепашку по головке, пока она ела. Про себя я звал ее Мими, а не Абдалла-Гершон. Это было моей тайной.