Повесть о любви и тьме

А дедушка Александр, мой элегантный дедушка – эпикуреец и любимец женщин, он ничего не сказал, только поднес эту огромную никелевую монету к губам и дважды с нежностью поцеловал ее, глаза его наполнились слезами, и он передал монету дальше. В этот самый момент раздался вой сирены кареты “скорой помощи”, пронесшейся в сторону улицы Цфания, а спустя десять минут послышалась истошная сирена возвращающейся кареты. Папа увидел в этом повод отпустить бледную шутку, сравнив сирену “скорой помощи” с трубным гласом, сопутствующим приходу Мессии.

Все беседовали, выпили еще по стакану чая, и спустя полчаса Абрамские, пожелав нам всего доброго, поднялись. Господин Абрамский, любитель высокого стиля, не преминул одарить нас двумя-тремя возвышенными библейскими стихами. И когда они уже совсем собрались уходить, появился сосед и мягко отозвал их в угол двора. Абрамские бегом бросились за ним, и в спешке тетя Церта забыла свою сумочку.

Спустя четверть часа пришли Лемберги, наши соседи, смертельно испуганные, и рассказали нам, что Ионатан Абрамский, двенадцатилетний Иони, пока его родители были у нас, играл в своем дворе, на улице Нехемия, и иорданский снайпер со своей позиции на крыше здания полицейской школы попал ему пулей в лоб. Мальчик агонизировал в течение пяти минут, его вырвало, и еще до того, как прибыла карета “скорой помощи”, он отдал Богу душу.

* * *

Из дневника Церты Абрамской:

23.09.48

Восемнадцатого сентября, в субботу, в четверть одиннадцатого утра погиб мой Иони, Иони, сыночек мой, жизнь моя. Арабский снайпер застрелил его, моего ангела. Он только успел сказать “мама”, пробежал несколько метров (мой чудесный, чистый мальчик играл во дворе) и упал… Я не слышала его последних слов, и на его голос, звавший меня, не ответила. Когда я вернулась, моего чудного, моего сладкого уже не было в живых. Я увидела его только в морге. Он был прекрасен, казалось, он спит. Я обняла его и поцеловала. Под голову ему подложили камень. Камень все время сдвигался, и голова его, небесная его голова, тоже слегка двигалась. Сердце говорило: “Он не умер, сыночек мой. Вот, он двигается…” Глаза его были полуприкрыты. А потом пришли “они” – служители морга, стали грубить мне, кричать, дескать, нет у меня права обнимать его и целовать… И я ушла.