Повесть о любви и тьме

Иногда мы втроем навещали их монашескую келью. Мне казалось, что так должна выглядеть комната в пансионе для девочек в восемнадцатом веке: две простые железные кровати одна против другой по разные стороны квадратного деревянного стола, крытого голубой скатертью, возле стола три простых стула. У изголовья кроватей-близняшек по маленькой тумбочке, на каждой – настольная лампа, стакан для воды и несколько книг религиозного содержания в черных переплетах. Две одинаковые пары комнатных туфель выглядывали из-под кроватей. В центре стола – ваза, а в ней колючий бессмертник с окрестных пустырей. Распятие из оливкового дерева на стене посередине между двумя кроватями. В изножье кроватей по сундуку с одеждой, сундуки были из дерева, какого мы в Иерусалиме не видели. Мама сказала, что это дуб, она даже с пониманием отнеслась к моему желанию прикоснуться к этому дереву, погладить его. Мама всегда считала, что недостаточно знать название вещи, надо познакомиться с ней поближе – понюхать, лизнуть, пощупать, чтобы узнать, теплая она, гладкая или шероховатая, чем пахнет, твердая или податливая, как она откликается, если слегка постучать по ней. У каждого материала, говорила мама, у каждого предмета одежды свой отклик. Но отклик этот может меняться, например, в зависимости от времени года или даже времени суток, от того, кто прикасается к вещи, нюхает ее. Кроме того, отклик зависит от самого человека, от его состояния, от его желаний. Неслучайно ведь неподвижный предмет на иврите – хефец, что означает и “вещь”, и “желание”. И дело не только в том, что у нас есть “желание” или “нежелание” по отношению к той или иной вещи, но и во всякой “вещи” есть свое “желание” и “нежелание”. И тот, кто способен нащупать, услышать, попробовать, ощутить это желание, не проявляя собственного, – только тому дано иногда уловить суть вещи.

По этому поводу папа шутливо заметил:

– Мама наша превосходит даже царя Соломона: про него повествовали наши мудрецы, что знал он язык всякого зверя и всякой птицы, а мама наша разумеет даже языки полотенца, кастрюли и щетки. – И добавил, загоревшись от собственной веселой язвительности: – Она прямо-таки беседует с камнями. “Коснется Он гор – и задымятся они”, как написано в Книге Псалмов.

А тетя Рауха сказала:

– Как возвестил пророк Иоэль: “Источат горы вино, а холмы истекут молоком”. А еще говорится в Книге Псалмов: “Глас Господа разрешает от бремени ланей…”

Папа тут же увлекся:

– Но из уст того, кто не является поэтом, подобные разговоры могут слегка отдавать… как бы это сказать… красивостью. Словно кто-то изо всех сил пытается выглядеть чересчур глубокомысленным. Чересчур таинственным. Разрешает от бремени ланей? На этом примере поясню, что я имею в виду. За такими оборотами прячется очевидное, не совсем здоровое желание затуманить действительность, замутить свет логического мышления, сделать неясными все определения, смешать все понятия…

Тут мама сказала:

– Арье?…

И папа ответил примирительно, он хоть и любил подшучивать над мамой, а иногда и позлорадствовать даже, но еще больше он любил отказаться от своих обидных слов и извиниться. Он желал всегда быть только хорошим. Совсем как его отец, дедушка Александр.

– Ну ладно, Фаничка. И вправду хватит. Я ведь не перебрал с шутками?

* * *

В дни осады Иерусалима эти две миссионерки не оставили город. Они ревностно относились к своей миссии, ведь сам Спаситель возложил ее на них – поддерживать дух осажденных и помогать им, ухаживать в больнице “Шаарей Цедек” за ранеными. Они полагали, что каждый христианин обязан делом, а не на словах искупить то, что сотворил Гитлер по отношению к евреям. Создание Государства Израиль они воспринимали как волю Божью. Тетя Рауха сказала на своем библейском языке и со своим финским акцентом (казалось, она перекатывает во рту гальку):

– Это словно появление радуги после вселенского потопа.

А тетя Эйли с едва заметной улыбкой изрекла:

– Ибо пожалел Господь обо всем том великом зле и не стал более уничтожать их.

Между артобстрелами они – в высоких ботинках, покрыв голову платками – ходили по улицам нашего квартала с огромными кошелками, сшитыми из серой мешковины. Из кошелок этих доставали они банки с солеными огурцами, половинки луковиц, куски мыла, шерстяные носки, редьку, кулек с перцем. И вручали свои дары каждому, кто готов был принять их. Неизвестно, где они раздобывали эти богатства. Кое-кто из религиозных евреев с отвращением отвергал подарки миссионерок, а кое-кто даже с руганью гнал их прочь, стоило им показаться на улице, а иные принимали подношение, но едва тетя Эйли и тетя Рауха поворачивались спиной, тут же плевали на дорогу, по которой ступали ноги миссионерок.