Повесть о втором советнике Хамамацу (Хамамацу-тюнагон моногатари). Дворец в Мацура (Мацура-мия моногатари)

Корабельщики сказали ему: «Ветер никак не стихает, в такую погоду в плавание лучше не пускаться». Надо было ждать осени, отсрочка была небольшая, но Удзитада вздохнул с облегчением. Однако он не мог сообщить об этом незнакомке и проводил время, погруженный в размышления, безнадежно глядя на небо. Удзитада не приходилось находиться близко от императрицы-матери, но ветер иногда доносил до него бесподобный аромат ее одежд, так похожий на благовония, которыми пользовалась незнакомка. Он все больше и больше готов был впасть в заблуждение и проливал слезы Императрица была так же недостижима, как багряник на луне, ее красота была безупречна, как драгоценность, на которую не садилось ни одной пылинки[461]. Могли он заговорить с ней как с обычной женщиной, стенать и досаждать ей упреками? «Не проделки ли это какого-то могущественного оборотня? Не пытаются ли меня обмануть коварные духи?» — снова и снова спрашивал он себя в смятении. Могли кто-нибудь догадаться, о чем он думал?

Однажды в четвертом месяце, когда на небесах появилась полная луна, придворные, освободившись от густой заросли дел[462], разошлись по домам; император подозвал к себе Удзитада и сказал:

— Вы должны отправиться в опасное плавание, в котором до самого конца нельзя быть уверенным. Вы отложили отъезд до осени, и мы на некоторое время утешились, но напрасны надежды, что вы останетесь у нас подольше.

— С почтением внимаю вашим милостивым словам, к которым за это время я так привык. Я отложил отъезд на родину, к чему в сердечной слепоте[463] так стремился, но сожалею только о том, что больше не буду служить вам, и с каждым днем печаль по этому поводу только усиливается... — начал Удзитада, но не мог справиться со слезами и вынужден был остановиться.

Императрица-мать сидела поодаль и смотрела на него с невыразимой печалью. Тихо, наверное не желая, чтобы кто-нибудь еще услышал ее, она произнесла:

— В последний раз ощущаю
Холод осеннего ветра
С миром прощаюсь,
В котором больше
Тебя не увижу[464]

.

Точно так же говорила незнакомка. Но это, конечно, было проделками оборотня, который мастерски подражал манерам государыни, заблуждение привело бы к непочтительности и никак не было бы утешением.

— Пусть гонит корабль,
Скользящий без следа,
По волнам ветер осенний
С чужих берегов,
Которые я покидаю[465]

, —

сложил Удзитада.

Утирая слезы, он смотрел на луну, поднимающуюся в безоблачном небе, и думал о луне, которая вставала над холмом Микаса[466]. Императрица-мать с трудно сдерживаемым чувством смотрела на Удзитада.

Император долго очень любезно разговаривал с Удзитада. Становилось все позднее. Беседа касалась различных серьезных предметов, и государь выразил сожаление, что нельзя отменить отъезд Удзитада. Юноша робко отвечал, но его слова лишь наполовину соответствовали его чувствам, ибо в душе он в растерянности спрашивал себя: «Чего я сам больше хочу: остаться на чужбине или вернуться домой?» Но разве можно колебаться относительно отъезда на родину?

Он покинул дворец, когда время близилось к рассвету. Как обычно оставив дверь открытой, он стал смотреть на небо. Запели петухи, и луна скрылась за облаками.

«Напрасно всю ночь
Провел в ожиданье.
Поют на заре петухи,
Но остается закрытой
Застава в груди»[467]

, —

сложил он.

Тихо падали на землю капли утреннего дождя. Рукава Удзитада были насквозь мокры от слез. Он был подавлен и, сказав, что болен, весь день пролежал в постели. Узнав о его недомогании, император послал справиться о здоровье. Удзитада попросил передать государю: «Болезнь не такая уж тяжелая. Наверное, это простуда. К завтрашнему дню я выздоровею».

Он лежал, погруженный думы. К нему прибыл племянник императрицы-матери, Дэн Инчэн. Он очень вежливо осведомился о здоровье, передал больному привет государыни и вручил посланное ею лекарство. Удзитада, изумленный такими знаками внимания, сел в церемониальную позу и поблагодарил Инчэна как полагалось. Его безукоризненные манеры произвели самое благоприятное впечатление на посетителя, и, глядя на него с восхищением, он спрашивал себя: «Как в нашем мире мог родиться такой замечательный человек?» Таким прекрасным благородным лицом, без сомнения, залюбовались бы все женщины; его не портили даже шрамы, свидетельствовавшие о славе несравненного в Поднебесной воина. Инчэн думал, что Удзитада был лучше всех виденных им мужей. Сам он, воспитанный императрицей-матерью, был очень талантлив и образован. На прощание он сочинил стихотворение и получил от хозяина ответ, доставивший ему глубокое наслаждение.