Повести наших дней

— Чего ж вы насмехаетесь над человеком, что по вашей вине на изгнание обрек себя? — высказался Сашка Гундяев, при каждом слове щепоткой пальцев дергая себя за бородку.

Искоса взглянув в нашу сторону, Маришка Ивлева холодно заметила:

— А что им?.. Соседи, а как чужие чуженины…

— Гражданка Ивлева, а ведь ты гнешь не в ту сторону!

— Чем докажешь, гражданин Зубков?

— А хотя бы тем: от колхозной жизни Мелованов норовит убежать, а ключи от дома оставляет Зубковым. И корову Горболыску тоже распорядился перевести к нам. Еще нужны доказательства?.. Молчите? Давайте помолчим.

Долго молчали. Из метельной непогоды вынырнули Катя и Буркин.

— Сумели найти средство, чтобы остановить сани? — подсмеивается Аким Иванович.

— Я все ж нашла одно средство. Я ему сказала: «Не остановишь лошадь — ключи от дома отдам Гундяеву и ему же отведу Горболыску!» Эх, как он взвился на своих козлах и как гаркнет на меня с вышины: «Ты что, сдурела? Вот я тебе отдам Гундяеву и ключи, и Горболыску! — И с кнутом ко мне. — Ты что, хочешь, чтоб Гундяев от всего оставил мне рожки да ножки?!» И опять с кнутом ко мне.

Я незаметным толчком даю знать Кате, чтобы была осторожнее в словах. И тут только она и Буркин заметили в стороне стоявших Сашку Гундяева и Маришку Ивлеву. Неловкое молчание.

— Пойдем отсюда, Маришка, — нарушил тишину Сашка Гундяев. — А то тут столько набрешут — уши распухнут от ихней брехни…

— А и в самом деле распухнут. Пойдем…

Аким Иванович в спину им громко, раздельно сказал:

— Сейчас выведу Горболыску к колодезю напоить. Зимой, когда сады голые, из ваших дворов все видно, что делается у нашего колодезя. Да я на всякий случай, чтобы не забыли поглядеть, в ведро постучу!

…Катя, Буркин и я уже сидели за столом, пили приостывший чай, когда со двора донесся резкий, бубнящий звон порожнего ведра. Катя засмеялась:

— Акимушка дает знать Сашке Гундяеву, чтобы посмотрел на Горболыску! Вон он с ней у колодезя!

Веселый, с покрасневшими щеками вернулся со двора Аким Иванович. Но это веселье было недолгим. Буркин заставил нас загрустить. После чая он подошел к окну и сейчас же сказал нам:

— А ведь на дворе уже не метет, а бушует! И снизу и сверху, и все сплетается в один узел! Да ведь это тут, в затишье садов и левад, а в голой степи что сейчас творится?!

Послышалось почти беззвучное всхлипывание Кати:

— Пропала ни за грош тетка Авдотья! Мне бы ее столкнуть с саней прямо в снег! Не смей уезжать! И на вашего Василия Калиновича — не подходи, а то зубами загрызу!

Я видел, как по худеньким щекам Кати вдогонку одна за другой бежали слезы.

— Ты вот что пойми, Катерина Семеновна: какого черта мы подсмеивались над Меловановым, когда он говорил, что хочет жить с тросточкой в руке? Ну и ходил бы с этой тросточкой! Она, да эта самая тросточка, нужна ему, чтобы показать настроение… — размахивал Буркин длинными руками.

— А это ведь правда, товарищ Буркин, что тросточка ему была нужна для хорошего настроения, — вытирая слезы, сказала Катя.

— Так чего же мы насмехались, будто и в самом деле главной помехой построению колхоза была его тросточка! — Буркин был уже в полушубке и руки успел сжать в кулаки и засунуть в карманы, и теперь они сердито двигались в карманах, и оттого полушубок его жестко погромыхивал. — И ведь первый в райкоме предупреждал: «Там у вас в Затишном есть Мелованов, вы ж его поберегите… Он такие розы умеет выращивать!» И представьте, — продолжал Буркин, — что первый всякий раз спрашивает у меня про Мелованова — про мастера выращивать замечательные розы… Как-то даже пояснил мне: «Сын у Василия Калиновича с казачьей частью из Новороссийска попал за границу. Последнее время живет в Болгарии. Работает на кирпичном заводе в городе Ямболе. О нем мы получаем хорошие сведения от тех казаков, что возвращаются оттуда». — Буркину нестерпимо стало переносить молчание Акима Ивановича: — Да скажи хоть слово! Молчишь, как покойник! Что с тобой? Признайся — ключа к Мелованову не нашел?

Аким Иванович продолжал стоять с опущенными плечами, и взор его, скучный и тоскливый, был устремлен в пол. И ответил он Буркину не сразу и без особого вдохновения:

— Мне легче ключи подбирать к колхозной скотине, чем к Мелованову. И я думаю сейчас не о розах, а о тех скирдах сена и соломы, что стоят в степи, на кулацких землях… Хочу, чтоб на фермах запахло сеном. Скирды надо срочно перевозить… Иначе там, где они стоят, будет пахнуть не сеном и ячменной соломой, а гарью… За Большим Ильменем уже такое случилось. От скирдов остались черные круговины…

Он немного приподнял голову, повернулся к выходной двери и тем же глухим, тоскующим голосом продолжал:

— Сейчас я пойду на воловий баз к Андрею Кострову. Со вчерашнего дня он у нас на воловьем дворе старший. Подготовим пять арб в дорогу. Метель уляжется — покатим за сеном. Если она уляжется ночью — ночью и покатим…

Он снял с гвоздя треушку, поглубже натянул ее на голову, чуть потоптался на месте и, открывая дверь, сказал: