Повести наших дней

— А вы уж тут сами решите, кому из вас в метельную муть кинуться спасать Мелованова, а кому идти к Насонову — поправлять ему подушки. — И он захлопнул за собой дверь.

Первым поборол молчание Буркин:

— Акиму не возразишь. Запах сена для колхозных ферм — преотличный запах. С перевозкой надо спешить. Пойду и я к нему…

Но, прежде чем выйти в коридор, он тихо заговорил с Катей:

— Катерина Семеновна, я замечаю, что Аким сильно похудел. Да и настроение у него, как говорится, прескверное… Ты-то не замечаешь этого?..

— Еще как замечаю, — ответила Катя. — Да с чего ему поправляться — вчера не обедал, не вечерял… И вот теперь чаю с нами не пил. Затеял в это самое время вывести из сарая Горболыску и от колодезя постучать о порожнее ведро. Он был такой веселый, ну как самый веселый парнишка! Барабанил и кричал Сашке Гундяеву: «Это я тебе музыку играю! Видишь — Горболыска при мне! Все как положено!» Не могла я его оторвать от этой детской затеи. Думала, что эта затея вернет ему хорошее настроение. Ошиблась… И все же я ему незаметно в карман сунула кое-что…

Заговорил Буркин:

— Я слушаю тебя, Катерина Семеновна, а душа сгорает от нетерпения спросить: тебе не кажется, что твои заботы о Насонове куда горячей, чем заботы об Акиме?

— Товарищ Буркин, Иван Селиверстович, я, может быть, согласилась бы с тобой, если бы Анисим Насонов не был ранен… И вот еще что учти, Иван Селиверстович, — ранен-то он кем-то из наших врагов. И вы захо́дите к нему тоже из-за этих соображений?

— Из-за этих, — сразу ответил Буркин и обеспокоенно добавил: — Ну, я туда, куда Аким ушел… Туда, где сеном пахнет, — и захлопнул за собой дверь.

Я поспешил за Буркиным.

— Михаил Захарович, а вы-то куда в своей городской одежонке?

Строгий голос Кати меня не остановил.

Я был в омуте желтовато-белой кружившей метели, когда Катя уже с крыльца мне кричала:

— Не вздумайте с ними за сеном ехать! В степи сейчас такое!

* * *

На фермы прибывали порожние арбы. Волы отворачивали заиндевевшие морды от хлестких ударов метельного ветра.

— Скорей выпрягай скотину и веди сюда, в теплое! — слышался осевший голос Акима Ивановича.

Со двора, скрытый свистящей метелью, Буркин недовольно осведомлял Акима Ивановича:

— Ну что ты скажешь — и этот забыл лопаты! Ты ж им наказывал!

— Иван Селиверстович, — говорил Аким Иванович из коровника, — я ведь и тебе строго наказывал идти в коровник и затолкать сюда Михаила Захаровича… Это из-за вас лопат не привезли!

— Не выдумывай!

— А я и не выдумываю! Из-за вас я ни разу не выругался на тех, кому наказывал захватить лопаты. Ну а по такой непогоде наказ без крепкого слова — пустая затея!

— Да, это, пожалуй, верно! — смеется Буркин и, тесня меня к коровнику, сквозь смех дает совет: — А ты, Михаил Захарович, подавайся, пока я с тобой деликатно…

Волы раньше нас должны войти в коровник. Ведет их туда Михаил Грешное. Дверь наглухо обита шелевкой. Ветер готов ее сокрушить, раздробить на куски и угнать эти куски в степной простор, где злее и сильнее его сейчас никого не сыскать.

Дверь своими половинами растворяется внутрь коровника. Почему же ветер бессилен ее распахнуть?.. А потому, что она прочна и по такой непогоде заперта и на тяжелый засов, и на цепь. Но даже засову бывает невмочь — под сильными ударами ветра, точно жалуясь, он старчески скрипит: ыи, ыи… Вот почему в голосе Акима Ивановича столько напряженности и строгости, когда он там, в коровнике, дает распоряжения Кострову:

— Андрей, бери важок и подваживай справа, а я своим — слева!

Слышим, за дверью звякает цепь. Ждем, что сейчас заскрежещет засов, и он проскрежетал. Ясно слышим теперь слова Акима Ивановича:

— Мы с Андреем будем уступать ветру. Образуется сначала щель…

Вместе с быками вплотную прижатые к стене, мы и в самом деле видим, как образуется щель между створами двери. Через несколько мгновений она становится широкой. И мы слышим мальчишески веселый голос Акима Ивановича:

— Вперед! Берегите только головы, чтобы не расколоть о заднюю стену! Безголовым, нам ни за что не построить колхозной жизни!

— Не построить! — успевает ответить Буркин, и нас вслед за Грешновым, вслед за волами забрасывает в коровник мстительно взвизгнувший ветер.

Гаснут оба фонаря, подвешенных к перерубу. В коровнике — темь кромешная. Как во сне, слышу тяжелую возню около двери. И вот зажжены фонари, и Аким Иванович спрашивает:

— Живые, откликайтесь!.. Ну где же вы?

А мы — Грешнов, Буркин, я и волы — стоим, прижатые к яслям, вдыхаем запахи соломы и сена.

— Они же вон — около яслей! Смешались в одну кучу с быками! — смеется Андрей Костров.

Мы присаживаемся на солому. Буркин говорит:

— До чего хорошо быть веселым!.. Только в одном вдруг затруднение получилось — сразу почувствовал, что быка могу съесть! Аким, лезь в карман!

— Это зачем же? — недоумевает Аким Иванович.

— Да затем, что у тебя Катерина Семеновна — преотличная жена…