Повести наших дней

Он говорил с душевной мягкостью в голосе, похоже, не был он уверен, что один может правильно решить остро назревший вопрос. И все же он был чем-то возбужден и по-прежнему на молчаливые вопросительные взгляды товарищей не спешил ответить, почему у него забинтована рука.

— Ты, Димитрий, не морочь нам голову — прямо скажи, что тебя толкнуло к нам явиться… да еще с вооруженной милицией?.. Непогода, говоришь, чуточку осела?.. Как будто мы сами не можем понять — осела она или нет!

Какие-то секунды Чикин оставался в задумчивой нерешительности. Но потом рассказал. Он проведал Анисима Насонова и поговорил с фельдшером. Фельдшер сказал ему, что Катерина Семеновна сейчас только делала перевязку подстреленному, что рана чистая, стала меньше… Чикин минуту-две посидел около раненого, собрался уходить. На прощание Насонов сказал, что он очень хочет, чтоб к нему хоть на пару минут зашел Аким Иванович. «Душа требует поблагодарить его… Жена-то моя забилась в другую комнату, и вроде ей страшно даже подойти ко мне…»

Чикин уже уходил от Насонова. В переулке из метельной тьмы что-то черное сбоку него мелькнуло раз и другой. И тут же выстрел… Кисть левой руки больно обожгло. И он сразу понял, что черный выстрелил в него. По переулку кинулся догонять и бежал-таки долго, пока не догадался, что черный откуда-нибудь сбоку может его застрелить.

— Остановился я… Вижу — в окне Зубковых свет. Бегом к Зубковым. Немного накричал на Катерину Семеновну… Именем советской власти приказал ей уйти из дома!.. А она мне: «Товарищ Чикин! Именем советской власти дай руку перевязать!» Пока перевязывала, узнала, как это со мной получилось. А я предупредил: в такую ночь ей одной оставаться дома опасно… И мы вместе пришли на фермы. Она завернула в телятник. «Там, говорит, женщины-подружки на дежурстве, и в телятнике потеплее». Ну а я прямо к вам… Спешил… Все во мне говорит, что не надо медлить… Аким, товарищ Буркин, сами проверьте — осела метель или мне показалось?..

Всем, кто был в коровнике, хотелось, чтобы она осела, и они дружно пошли проверить. Только я не поспел за ними.

Чикин пальцем поманил меня к себе. Теперь мы вдвоем стояли около столба, подпиравшего переруб на самой середине.

— Вы — товарищ Гаврилов?.. Михаил Захарович?

— Да.

— Строго-настрого говорю вам: теперь вы от меня ни на шаг.

— Удивляюсь!

— Потом объясню. И удивляться не будете. А сейчас, пожалуйста, помолчим, послушаем, о чем они там… за дверями.

Непогода сильно глушила разговор.

Внезапно голос Акима возвысился над сплетением голосов. Теперь я и сам отчетливо слышу каждое его слово:

— Им, что жгут, что стреляют в нашего брата, такая непогода не страшна! А у нас что — душа ушла в пятки?! Буркин, говори! Я не знаю, что у тебя на уме!

Голос Буркина:

— У Буркина на уме и на сердце колхозное сено! Буркин считает: довольно нам болтать и болтаться!

Распахнулись двери, и два милиционера успели подставить плечи, удерживая створки, чтобы их не захлопнул ветер. С этого момента распахнутая дверь стала проходной для людей и волов прямо в ветреную непогоду. Спешили вывести туда волов и походя разговаривали с ними:

— Ну-ну, не упирайтесь!

— Пошли, бычки. Не обижайтесь на нас — не мы придумали эту чертову погоду. А обстоятельства велят нам с вами в дорогу…

Аким Иванович кому-то внушает:

— Вот этим налыгачом вилы привяжите к верхней грядушке, а этим — увяжите лопаты. Да хорошо увяжите! А бечевами воза с сеном будем увязывать. Не потеряйте их!

Долго молчавший Чикин с тихим удовольствием отмечает:

— Аким руководство взял в свои руки. Ну и правильно — он распорядительней других, приспособлен к хлеборобскому делу да и дорогу выберет более подходящую для такой непогоды…

И в самом деле Аким Иванович знал лучше других, как собраться в такую необычную дорогу. Вот замечание от Акима Ивановича получает и сам Буркин:

— Иван Селиверстович, ну чего ты подгоняешь быков, Кострова? Да они ж сами за ним в любую погоду на край света пойдут!.. Ты вон лучше вынь из узла, что прислала Катерина Семеновна, ватные штаны и облачайся в них! Да скорей!

Всем, кто наблюдает, как Буркин «облачается» в ватные штаны, непривычно и весело видеть его в полосатых портках. Уже накручивая на ноги портянки и натягивая сапоги, он громко спрашивает:

— Тут вот и рукавицы, кому они?

— Тебе! Тебе! — отвечает Аким Иванович.

— А почему не тебе? — спрашивает Буркин.

— Потому что на самом лютом морозе руки мои горячие!

— Тогда за каким чертом я облачился в ватные штаны, если во мне тепла хоть отбавляй!

Мы смеемся, но те, что там, на непогоде, недовольны:

— Вы зубы скалите, а тут запряженных быков не удержать на бешеном ветре!

И когда из коровника выводят и пятую пару, к нам с Чикиным подходят озабоченные Аким Иванович и Буркин:

— Митя, мы уезжаем. Как с милиционерами?

— Один пойдет с вами. Другой останется оберегать фермы. От поры до времени будет делать обход…

И мы покидаем коровник вместе с милиционером. По дороге Буркин дает мне душевное разъяснение: