Повести наших дней

На курган, к шалашу, поднимались, когда уже стемнело. Письмо Якова Прибыткова произвело на обоих сильное впечатление, но большее — на старшину. И это понятно: старшина только по письму мог судить о Прибыткове, а для Огрызкова письмо было лишь подтверждением всего, что он узнал о Якове Максимовиче еще на лесорубках.

У Огрызкова томилась душа узнать, что думает о Прибыткове старшина Иван Токин.

— Что ты молчишь? — кажется, уже в третий раз спрашивал он старшину.

Но тот с досадой отмахнулся от него:

— Ты, Тит Ефимович, видать, считаешь, что наши с тобой головы всегда в точности должны быть похожи на две шляпы одного размера и одного фасона. Могу же я сейчас думать о чем-то другом?..

Огрызков пребывал в хорошем душевном расположении и запросто сказал:

— Ладно, не буду мешать тебе. Найду себе дело: принесу воды, разведу костер и буду кашеварить.

…В кустарниках кургана, за маленьким кругом света, отвоеванного у темноты, входила в права сентябрьская звездная ночь. Те двое, что были у костра, успели поесть горячей каши прямо из котла и тихо разговаривали. Старшина уже подробно успел поведать Огрызкову, о чем он думал, что старался припомнить, прочитав письмо Якова Прибыткова к Моте Струковой.

С удивлением Огрызков узнал от старшины, что Матрена (Мотя) Струкова двоюродная сестра старшины по матери, а Евдокия Николаевна, к которой Прибытков относился, судя по письму, с большим душевным расположением, доводилась старшине родной теткой. Однако самого Якова Прибыткова старшина знал только понаслышке. По чисто случайным обстоятельствам им не пришлось встретиться. В свое время Евдокия Николаевна считала себя самой счастливой тещей. Говорила: «Ваня, племянничек дорогой, знал бы ты, какого зятя бог послал мне. Яша, — он и есть тот человек, какого прозывают «золотой». Хотя бы Мотька, вертихвостка, поняла, какой муж ей достался!»

Яков Прибытков и Мотя Струкова познакомились в Ростове. Оба учились в мединституте, на одном курсе. Там и поженились… Там и разошлись… А вот при каких обстоятельствах — это Ивану Токину неизвестно. И Огрызков сейчас рассказал ему у затухающего костра все, что знал со слов Якова Максимовича.

Круг света от дотлевавшего на костре тернового сушняка уменьшался, серел, а звездная россыпь становилась ярче, смелее охватывала загадочные глубины темного неба.

— Ты, Тит Ефимович, гляди не потеряй письма. Оно — ох как нужно, и не только моей двоюродной сестрице Моте, но и каждому, кто стремится быть человеком в полный рост, а не куценьким. А?..

Огрызков так же задумчиво ответил:

— Ваня, я полностью придерживаюсь такого же мнения.

Протекли одна-две минуты молчания. Далеко на западе они заметили, как повисали и гасли ракеты.

— Это «их» работа, — сказал старшина. — Освещают наши прифронтовые тылы. Давай, Тит Ефимович, спать, а то как бы ночью нас не потревожили.

Они затушили костер, вошли в шалаш. Натрудившись за день, они скоро крепко заснули.

* * *

В глубокую полночь их разбудил Щебуняев. В отдалении взрывались бомбы. По кустарникам там и там полыхали отсветы разрывов. В звездном небе скользили малоприметные огни самолетов. По ним били зенитки откуда-то оттуда, где днем чернела окраина темного леса, надежно укрытого теперь полуночной тьмой.

Все трое они теперь спешили к проселку. На свободном поводе за Щебуняевым бежал под казачьим седлом рыжий конь, привыкший со своим хозяином жить беспокойной жизнью.

Щебуняев на бегу говорил:

— Пока двигаемая без потерь, если не считать легко пораненную корову из колхоза «Красный берег» да двух убитых овец из того же хозяйства… Выгнали скот на оголенное место, а «они» вроде ждали этого: сыпанули сверху сначала ракеты, а потом и бомбы… Бомбы разорвались поодаль, а все ж осколки долетели…

Ускоряя бег, старшина отвечал Щебуняеву:

— На голых местах этим гадам приволье!.. На голых местах «они» могут… Нам, Тит Ефимович, — обратился старшина к Огрызкову, — надо прибавить скорости… Наше с тобой место у широкой поляны. Отвернуть от нее движение влево — наша задача. Поляна «их» летчикам хорошо знакома. Вот они уже сбрасывают на нее ракеты…

И тут среди звездного затишья полуночи сзади, издалека, послышались сдержанные, протяжные выкрики:

— Митрофан Михайлович! Щебуняев! Ты тут нужен!

— Нужен — значит, спешить надо! — остановился Щебуняев.

— Давай туда. Зовут настойчиво, — сказал старшина.

— Ты, Рыжик, потерпи. Потерпи, милый, пока я взберусь в седло. Ты же знаешь, что я у тебя незадачливый кавалерист…

И Рыжик терпел, переступая с ноги на ногу, чтобы удержать равновесие.

А Щебуняев и в самом деле не вскакивает и даже не садится в седло, а скорей взгромождается в него. За это время старшина успевает наказать ему, чтобы прислал на помощь пять-шесть человек… каких поопытней, посильней… к поляне… Там «они» первой партии нанесли большой урон. «Они» и сейчас вон ракеты пускают именно туда.

— Друже старшина, я все понял! Спешите на свой пост, а мне — в противоположную сторону!