Повести наших дней

Другой женский голос сзади отвечает на вопрос:

— А чего тут много думать: животные хлебнули войны вдоволь, вот и рвутся от нее.

Издалека еще сильнее осипший и охрипший голос Щебуняева поощряет всех, кто его слышит в живом потоке:

— Дорогие люди-товарищи! Поспешайте! Поспешайте, пожалуйста! Нам же во что бы то ни стало к рассвету надо добраться до Дубниговского займища. Там есть где укрыться, там водопой — лучше не придумать, там и скотинке есть что пощипать. Поспешайте сколько можете!

Среди людей, к кому обращены слова Щебуняева, нет тех, кто возразил бы ему.

За арбами и повозками прорываются длинной вереницей коровы, коровы и опять коровы. Будто понимая слова охрипшего Щебуняева, по-прежнему призывающего «поспешать», коровы шагают с предельной скоростью: рога их на ходу сильно раскачиваются, сталкиваются и сухо стучат, как одиночные выстрелы.

Вот и сам Митрофан Михайлович Щебуняев. В казачьем седле он — как на наблюдательном пункте. Он зовет:

— Забодыкин! Забодыкин!..

Но голос у него за этот час не стал громче. В негодовании на свое безголосье Митрофан Михайлович отплевывается. Его волнение передается коню Рыжику, и тот стрижет чуткими ушами, резко взмахивает хвостом и чаще поводит потемневшими от пота боками. Заметив старшину и Огрызкова, Щебуняев жалуется им:

— Забодыкин — это же ветеринарный фельдшер…

— Да знаю я его, — замечает старшина. — Так что с ним?

— Как провалился сквозь землю. И не в первый раз он так делает.

— Что не взыщешь?

— У него есть оправдание…

— Какое?

— Конь у него в бедарке серой масти. Так он требует, чтобы коню для ночной маскировки выдали накидку или халат из темной материи. «Не выдадите, говорит, буду колесить по местам укрытия…» Вот и колесит, черт курносый! — выругался Щебуняев. — Главное не в нем, главное — у него в бедарке ну самые необходимые лекарства!

Вмешивается в разговор Огрызков:

— Митрофан Михайлович, ежели главное в лекарствах, то у меня вот в сумке многое найдется.

— Учту! Учту, товарищ Огрызков! — только и всего успел он сказать и поскакал в голову живого потока, где опять кому-то срочно понадобился.

Шли уже овцы плотной низкой стеной. Не блеяли, только коротко отфыркивались, а их мелкие копытца часто постукивали на твердом грунте проселка.

…Бежали тревожные, но счастливые минуты: живому потоку ничто не мешало двигаться на восток. Тихо кругом, так тихо, что старшине и его помощникам ясно слышно, как за кустарниками, на проселке, смазанные оси и втулки колес ведут между собой мягкий и липкий разговор.

Вздох облегчения, и старшина обращается к одному из помощников, присланных ему Щебуняевым:

— Уже кони проходят… Вы, наверное, знаете, что за ними еще будет?

— Кони, слава богу, последние… Помоги, боже, чтобы все благополучно обошлось…

Стоявший рядом со сдержанной шуткой спросил:

— Стратоныч, тебя, видать, неспроста хуторяне обзывают «божьим слугою»?

Стратоныч недружелюбно ответил:

— А я тебя обозвал бы «безбожным пустобрехом».

Старшине не понравился их разговор:

— Нашли о чем… и в какое время!.. И все-таки ты, Стратоныч, уж очень густо заговорил о боге. Так ты ему можешь надоесть. Он разозлится и повернет наши дела в обратном направлении. Постой! Постой! Он и в самом деле может повернуть…

Разговор оборвался.

Из-за звездной дали, из-за зелено-серой узенькой полоски, лежащей на восточном горизонте, стремительно вынырнули четыре самолета. Они неслись низко, и отдаленно зудящий их звук быстро нарастал, становясь похожим на грохотанье. Они летели один за другим — коротким звеном. И бомбы они сбрасывали одну за другой. И тут же одна за другой рвались эти бомбы и в кустарниках, и на прилегавшей к ним поляне.

Какая-то жаркая сила подбросила старшину, и он закричал Огрызкову и другим:

— Стои́м! Любуемся! И долго же так будем!

В эти минуты сам старшина не знал, что делать. Но сердце кричало ему: не имеешь права ни мгновения бездействовать! И он набросился на Стратоныча:

— Прикажешь молиться твоему богу?! Просить у него защиты?!

Старшина готов был толкнуть Стратоныча в грудь, но его остановили стонущие выкрики, долетевшие с восточной стороны, именно оттуда, где сейчас только разорвались бомбы.

Оттуда же донесся натужный, хриплый, повелевающий голос Щебуняева:

— Товарищи, не сбивайтесь в кучу! Не теснитесь! В стороны не кидайтесь! Оставайтесь под защитой кустарников!

Старшина кричит Огрызкову, как глухому:

— Нам надо туда, к нему! Они тут и без нас!..

На бегу Огрызков спрашивает:

— Чуешь?

В его голосе уж очень большая тревога!

— Еще как чую! — отвечает старшина чуть приотставшему Огрызкову и тут же объясняет убежденно: — Товарищ Щебуняев — самое ответственное лицо в этом движении. Он лучше других понимает, что сейчас нужно делать. Ему надо помочь. Мы должны усилить его голос!

Они пересекают проселок, по которому движутся лошади, повозки и люди, что должны быть при них. Пересекли проселок и стали поочередно, вслед за Щебуняевым, выкрикивать его распоряжения, похожие и на горячий призыв, и на душевную просьбу.

Кричит старшина: