Повести наших дней

Полина и Тит Ефимович легко догадывались, какой резкий переворот совершился сейчас в душе деда Демки, и ничуть не удивились, что почти при самом выходе из кустарников, набредя на сурчину — в прошлом волчье логово, — старик рывками затолкнул в него, и как можно поглубже, бывшее фашистское обмундирование и, маскируя сурчину камнями, попирая вход в нее ногами, приговаривал:

— Людно стало кругом. Волки подались отсюда. Ну а ежели вернутся — пускай считают, что дед Демка заранее приготовил для них обмундировку. Подходящая!.. А не вернутся волки, а сам я возвернусь, то на деревянную крестовину натяну эту обмундировку, и получится такое пугало, что птица от страха будет стороной держаться. Арбузов и всякого овоща клевать не будет.

Дед Демка в завершение «похорон» плюнул в сурчину, сорванную верхушку бурьяна растер в ладонях, глубоко вздохнул:

— Это я, чтоб пахло нашей подкурганной степью. А они, фашистские морды, деду Демке, то есть, значит, мне, на шестьдесят седьмом году жизни указали взять костыль, кое-каких харчишек и отправляться хоть к самой едреной матери… — И он, чтобы полнее высказать наболевшее, еще раз выругался и объяснил, что, по его соображениям, надо пробираться на зимник — заброшенный проселок, потому что по профилю идти сейчас небезопасно. — «Они» лютуют. Из-за ничего будут прискипаться. Наши, видать, поддают жару… Боже, ниспошли им счастья! — И он истово перекрестился и с доверчивой и немного грустной усмешкой сказал Полине и Титу: — На зимнике и договоримся, куда нам дальше…

* * *

…На зимник вышли, когда солнце поднялось до полуденной высоты. Было оно по-ноябрьски ослепительно белым и пустынные просторы полей обливало ровной, стеклянно отсвечивающей белизной.

Зимник обозначался едва приметной, затравевшей полоской, в свое время прибитой конскими копытами, спрессованной полозьями перегруженных саней. Идти по нему было легко. Всех троих успокаивало, что на зимнике — ни одной живой души. Только там, далеко-далеко впереди, смутно чернело то ли оголенное дерево, то ли едва приметно обозначался разросшийся куст.

Без лишних слов они договорились идти в хутор Гулячие Яры. Дед Демка надеялся найти в этом хуторе, у жениной родни, пристанище. Ему только пережить в тесном и темном углу лихую годину. Притихнуть, как в норе, и дождаться светлого дня.

У Огрызкова к хутору был особый интерес: со слов Якова Максимовича Прибыткова — фельдшера и друга по ссылке — там надо было искать Матрену Струкову, бывшую жену фельдшера. Ей Огрызков должен был передать письмо от Якова Максимовича, а если не ей, так ее матери, Евдокии Николаевне Струковой. Огрызков с озабоченной радостью ощупал глубокий внутренний карман стеганки. Письмо Якова Максимовича, бережно хранимое в этом кармане, ощутимо прошуршало под его пальцами.

Дед Демка шел в середине и говорил Полине:

— Груне, как и мне, подлежало наказание от германской комендатуры. Ей об этом вовремя дали знать. Ночью она забежала к нам и сказала: «Деды, прощевайте. Я готова в дорогу. Не ждать же, когда «они» зацапают». И только мы ее и видали… А по какой дороге и в каком направлении идет в это самое время Груня — вот этого дед Демка тебе, Полина, сказать не в силах.

Зимник из-под ног троих пешеходов серой, затравевшей полоской медленно уплывает на север и на север, а пешеходы удаляются на юг и на юг.

…Безлюдье. Ни следа на зимнике, ни других жизненных примет. А вот первая, настораживающая путников примета: с востока на запад зимник перерезает след колес мотоцикла. Одного мотоцикла или двух?..

Пешеходы настороженно замедляют ход. И убеждаются, что те, кто вели мотоциклы, стремились, как волки, попасть в след, но кое-где им чуть-чуть не удавалось это. Ясно, что зимник пересек не один мотоцикл.

До темневшего впереди куста пешеходам оставалось всего полкилометра, а может, и того меньше. Теперь им отчетливо видно, что это именно куст, а не оголенная осенью низкорослая яблоня, с округленной вершиной, та степная одинокая яблоня, которая изредка рожает маленькие, горькие яблоки.

Дед Демка посмеивается над собой:

— Да я же этот куст с левой стороны от зимника знал все шестьдесят годов. Нынче опростоволосился: не догадался, что это мой стародавний знакомый… А все, видать, оттого, что «они» деда Демку обернули в «диеда Диёмку».

Слушая старика, Полина и Тит улыбаются, но как-то вымученно. Их чувства притушены, сдержаны простыми соображениями: следы мотоциклов, перечеркнувших зимник, скосили свой след в направлении куста. Невольно думалось: «А если «они» сейчас за кустом?.. «Они» же непременно с автоматами. Встреча с «ними» может обернуться бедой».

Полина, опытная в хождениях по дорогам для бесправных, предупреждает:

— Тит, хромай сильней. Костыль — прочный, выдержит. А ты, дед Демка, сморщись. Вроде только проглотил горькое лекарство. С тебя и этого довольно…

В каких-то двухстах метрах от куста следы мотоциклов изменили направление. На заброшенном поле заметны отпечатки ног. Ясно, что в этом месте «они» останавливались, топтались…

Дед Демка уверенно высказал догадку: