Повести наших дней

— В колхоз ни за что не пойду! И другим даю совет пойти! Раз Ванька Зайцев, а по теперешнему времени Иван Панфилович Зайцев, пошел на возвышение — нам не ждать хорошего!

За открытую агитацию против колхоза Василия Васильевича Зотова осудили, но не строго, а когда лучше поняли, какая цена «колхозному устроителю» Ваньке Зайцеву, по заявлению колхозников, тех самых, которые знали Василия Васильевича с хорошей стороны, суд пересмотрел дело и освободил его.

По дороге домой в вагоне Василий Васильевич встретился с земляками, которые давно переселились с Верхнего Дона в город Сальск. Земляки дали ему совет ехать с ними на жительство в Сальск. Намекнули ему, что в хуторе еще найдутся такие, что будут косо глядеть на него. Обещали сразу устроить на работу.

Василий Васильевич подумал — и согласился ехать в Сальск. Потом к нему приехали туда жена и дочь… Жили, работали, а душа все ж тосковала по родным местам. Особенно стали скучать по ним, когда дочка подросла и вышла замуж и муж увез ее на Кубань.

— Ночами нам, с моей Ольгой Алексеевной, не спалось. Только у нас и разговора: «Тут и небо не такое, как у нас. Тут и звездочки какие-то тускленькие… И дыханию нет воли, чтобы поглубже… побольше набрать воздуха…»

Рассказ Василий Васильевич прервал только затем, чтобы оглядеться, а убедившись, что опасного нет ни позади, ни по сторонам, продолжал:

— А нахлынули оравы фашистов — нам с Ольгой Алексеевной показалось, что мы на голом месте и в чем мать родила. Знали мы, что и в наших родных местах землю фашисты топчут. А все же думалось: там будет легче. Утешались, что если под «ихними» пулями положена нам смерть, то лежать будем в своей земле, рядом с отцами и матерями, рядом с дедами и бабками… Мы знали, что в бывшем нашем флигеле до войны разместилась контора МТС… Мы опасались, как бы не подумали наши земляки: «Фашистская власть нагрянула, и Зотовы заявились, чтобы обосноваться в своем старом гнезде». Мысли об этом здорово тревожили нас обоих. Но моя Ольга Алексеевна первая вооружилась против них и против меня. Щукой лютой набросилась: «А может, ты, Василий Васильевич, скрытно мечтаешь получить от фашистов флигелек и подворье?.. Молчишь, посапываешь, а думаешь вон о чем?!» Пытаюсь ее унять — она не хочет и слышать. Свое твердит: «Я и глядеть не стану на твой флигель!.. Мне нужны люди те, что из памяти не ушли и не уйдут! Хочу быть рядом с ними! Хочу разговаривать с ними! Нам есть о чем вспомнить!.. А будет охота песню заиграть с прежними товарками — заиграем! Я еще не разучилась их играть!.. А жить буду у сестры. Совсем хорошо будет, если уцелела их летняя кухонька, что около терновых кустов. Одна комнатка и коридорчик. А мне больше и не надо…» Говорит так, а сама чемодан укладывает в дорогу. Тут в душе моей все обернулось в тревожную радость. Кидаюсь я к ней, обнимаю и спрашиваю: «Ольга, а может быть, в той кухоньке, в той маленькой комнатке, и мне рядом с тобой найдется местечко?!» А она мне: «Васька, дурачок, почему ж ты не спешил такое сказать мне? Опоздай ты со своими словами еще на две-три секунды — я тебя по морде так бы огрела, всю жизнь помнил бы!..» И оба поплакали немного.

…Через десяток дней трудными путями Василий Васильевич и Ольга Алексеевна Зотовы добрались до родного хутора и поселились у сестры Ольги Алексеевны, в той самой кухоньке, которая, на их счастье, по-прежнему стояла около терновых кустов. Жизнь в хуторе затихла в надежде и ожидании лучшего. Фашистских солдат и офицеров осталось немного. До хуторян из разных источников доходили слухи, что за Доном, туда, дальше на восток, ближе к Волге, шли ожесточенные бои. Фашисты несли большие потери. Из своего тыла они забирали на фронт всех, кого могли забрать. Фашистов становилось меньше в хуторе и потому, что все дворы они уже обобрали. Казачки, из тех, что даже в горькие часы жизни умеют сказать острое слово, шутили:

— Фрицы облегчили нам жизнь. Такая она тихая да беззаботная теперь стала. Во дворах гуси не кагакают, утки не крякают, поросята не южат. Кормить и ухаживать за ними не надо. Спи себе на здоровье. Перележал бок — переворачивайся на другой.

С особой жадностью фрицы охотились по дворам за «яйками». Одна из хуторянок вспоминала об этом: