Повести наших дней

— Жалуешься на сурьезные болячки? — спрашивал Ванька Зайцев и смеялся.

— Жалуюсь, — глухо отвечал Василий Васильевич.

— Путаешь след, как лиса на снегу?

И снова Ванька Зайцев трескуче смеялся. В его смехе была пьяноватая наглость. Он и в самом деле где-то прикладывался к рюмке — слабые волны густого осеннего воздуха ясно доносили до Василия Васильевича запах водки.

— Ты что ж, Василий Зотов, надумал чужими руками жар загребать?! Мы жизнью рискуем. Мы чистим землю от советской порчи, а ты тем временем в кусты залез и отсиживаешься?!

Ванька Зайцев теперь уже не смеялся. А Василию Васильевичу как-то вдруг не стало хватать воздуху. И он сказал:

— На ходу мне трудно разговаривать. А поговорить надо. Пришел час откровенной беседы… Отойдем от стежки в сторону. Свидетели нам, сам ты говорил, не нужны. А на стежке может внезапно оказаться прохожий, а то и не один…

Отошли подальше в сторону. Остановились. Ванька Зайцев не унимался:

— Ты или хитер, или полностью дурак. Я в твою башку вбиваю в последний раз: германское войско, германские власти покорили всех на всем земном шару́. Такая в них сила. И в оружии они самые сильные, и в соображениях умственных тоже… Так вот они — не кто другой — сказали: «Советская власть отменяется на все времена, а замест нее установится — русская, християнская!»

Василию Васильевичу мешало говорить частое дыхание, и он очень тихо спросил:

— А советская, она что — магометанского порядка придерживалась? За двадцать пять лет я не уразумел этого… Растолкуй, пожалуйста.

Теперь уж Василию Васильевичу надо было усилием воли сдерживать дрожание рук, и это не осталось незамеченным Ванькой Зайцевым, и он с опасливой издевкой сказал:

— Довольно тебе, Василий Зотов, зубоскалить. Вот-вот по стежке будут идти мои друзья. С отчетом всем троим надо явиться к полковнику Зуппе. Прихватим и тебя с собой. Зуппе сразу поймет, чем ты дышишь…

Получалось так, что у Василия Васильевича не только для разговора, но и для размышлений не оставалось ни минуты. Да он и не в силах был размышлять. В нем кипела злоба. Правая рука окаменела, тяжело обвисла и будто стала длинней. Но размахнулась только тогда, когда из темноты, из-за пологой возвышенности, он отчетливо услышал:

— Зайцев! Иван Панфилович!

Василий Васильевич ударил Ваньку Зайцева с той силой, что, если бы рука даже сломалась, он не сразу почувствовал бы боль и, может, даже не пожалел бы о ней. Удар пришелся, кажется, в ухо, а может, в ухо и в затылок.

Ванька Зайцев лежал в мертвой неподвижности, а его друзья были уже близко и продолжали кричать:

— Иван Панфилович! Господин Зайцев, подожди нас!

По их голосам Василий Васильевич уяснил, что друзья Ваньки Зайцева бегут по стежке, а стежка — левее. Значит, чтобы остаться незамеченным, он отбежит вправо, а потом кинется домой только затем, чтобы сказать Ольге и Нине: «Я бегу отсюда! Как быть с вами?..»

Еще за воротами его встретила Нина Алексеевна, и по его виду, по частому дыханию без слов поняла, что он собирался ей сказать.

— Удирай! Ног не жалея, удирай! — прошептала она ему. — А мы с Ольгой обдумаем свое положение.

…Сутки, двадцать четыре часа, а столько мучительных затруднений, душевных тревог выпало пережить Василию Васильевичу Зотову за это время… Однако на захваченной фашистами земле и не такое бывает.

Дед Демка спросил Василия Васильевича:

— Ты его, значится, ключом?

— Да нет… Про ключ я тогда забыл… По дороге где-то потерял его. А Нина, хорошо помню, сунула мне его вот сюда. — И Василий Васильевич полез в карман и смущенно вытащил ключ. — Какую длинную дорогу пробежал, а ни разу не ощутил, что он в кармане… А ведь он тяжелый.

Полина заметила, обращаясь к Огрызкову и деду Демке:

— Раз ударил только кулаком, то Ванька Зайцев очухается.

Дед Демка не замедлил согласиться:

— Очухается. И может, уже очухался, и… — он оборвал себя на полуслове.

Огрызков сказал то, о чем умолчал дед Демка:

— …И уже наступили часы муки и для Ольги Алексеевны, и для Нины Алексеевны, и для ее ребят.

Василий Васильевич побледнел, глаза его стали испуганно большими:

— А я тут… А почему тут, а не там, не с ними?

Он всполошился и уверен был, что эти трое обязательно скажут ему: «Да, ты должен быть с ними, там!» И он схватится и что есть в нем силы и резвости побежит туда. Но все трое молчали.

Наконец дед Демка, вздохнув, заговорил:

— Тебе, Василий Васильевич, прибежать туда — все равно что по доброй воле загнать себя в капкан. Ключ ты дай мне. Он и раньше тебе не пригодился, а теперь совсем ни к чему… А мне он будет вроде справки с печатью. Покажу его Ольге Алексеевне и Нине Алексеевне, и поговорим, о чем надо, с доверием… И по обстоятельствам сообразим, как и что нам…

— Ну и правильно, — сказал Огрызков.

И Полина одобряюще качнула головой.

С палочкой, с гаечным ключом в кармане, с сумочками, переброшенными через костлявое плечо, дед Демка приготовился идти в ту сторону, где за туманной белизной безоблачного ноябрьского дня скрывался хутор Верхние Выселки.